Шрифт:
Закладка:
20.2.1942
Вчера в Риоме начался процесс виновников французского поражения. На скамью подсудимых сели Даладье{34}, Блюм{35} и Гамелен{36}. И сразу же началась оперетта, потому что и защита, и обвиняемые начали просто обличать Петена и правительство Виши. Газеты сдержанно пишут об этом, но между строк чувствуется, что там высказывались довольно резко. Комедия. Общее впечатление негативное, что-то наподобие стыда и смущения.
22.2.1942
Утром пришел к нам Олесь К. и принес посылку из Кракова. Эти посылки нас спасают, особенно жир.
После обеда мы пошли к Робертам присмотреть за детьми, им надо было куда-то пойти. В Фонтене тихо, как в деревне. Бася кормила из бутылочки Филиппа, что выглядело довольно странно, я играл с мальчиками. Очаровательная стайка. Роберты вернулись домой около девяти часов, и мы остались на ужин. Прекрасная семья.
23.2.1942
Гололедица, которой я никогда в жизни не видел. Весь Париж будто покрыт стеклом. При трех градусах мороза накрапывает мелкий дождик, обстоятельный и неустанный. Автобусы перестали ездить, и я шел от «Порт-д’Орлеан» пешком. Возле моста, на полпути, поперек мостовой стоял первый автобус, который выехал утром и соскользнул при въезде на гору. Люди обматывают обувь тряпками или веревками и ходят, как паралитики. А я вне себя от восторга. Пробегал несколько шагов и потом долго катился. Каждое дерево, каждая веточка покрыты льдом. Работу мы закончили на час раньше, чтобы сотрудники могли вернуться домой, как обычно. Гололедица же. На обратном пути я сделал великолепный длинный спуск на ногах с начала моста и далеко за мост. Я мечтал о коньках. Можно было бы до самого дома доехать на коньках.
Опять тоннами читаю Бальзака. «Блеск и нищета куртизанок», «La peau de chagrin»[491]. Езжу в метро с полной сумкой Бальзаков.
2.3.1942
Наконец-то сегодня стало теплее. В последний день февраля зима словно закончилась. Мы вздохнули с облегчением. Главное, что мы снова можем использовать газ почти без ограничений. Когда хозяин гостиницы сообщил нам эту радостную весть, я почувствовал, что весь мир — ничто по сравнению со скромными словами: Le gaz à volonté[492]. Можно даже травиться газом, не боясь, что спасут. Я подошел к плите и зажег обе конфорки на полную мощность, пусть горит, раз à volonté.
3.3.1942 (23.20)
Неплохо. Аж стекла звенят. Мы только что вернулись от Лёли. Сидим у нее, и вдруг, примерно в десять, гром. Минута тишины — и снова вся хроматическая гамма. Я немного разбираюсь. Прилетели жиды и масоны{37}. Между тем гул и грохот стал почти постоянным. Мы пошли на верхний этаж «посмотреть». В западной части Парижа было светло. На небе вспыхивали очень яркие огни и висели долго, как звезды. Так называемые бомбардировки ракетами. Слабые отголоски противовоздушной обороны — немцев застали врасплох. А англичане лупили и лупили без перерыва. Не знаю, что бомбили, но такого жару они задали впервые. Чувствовалось, как там все трясется.
Внезапно над нами зажегся огонь, и стало светло как днем. У меня душа ушла в пятки. Рот наполнился слюной, особенно когда я услышал тихое джентльменское жужжание «Бленхейма»{38}, идущего на нас на низкой скорости. Фантазия бурно работает в такие моменты. Я уже видел в июне 1940 года, как такая пилюля отделяется от самолета. Но он прилетел, посмотрел и улетел. Видно было его совершенно отчетливо. Бася чуть не выпала из окна от радости, ей хотелось кричать. Под эти отголоски с Темзы мы ушли от Лёли и возвращались домой. Люди стояли на улицах, в подворотнях и в бистро, комментируя тот странный факт, что никто не объявил тревогу. Сирен воздушной тревоги не было слышно вообще. Издалека слышались сирены пожарных машин и «неотложек», мчащихся куда-то на запад, в сторону ада. До сих пор слышны взрывы. Бомбят два часа без перерыва.
4.3.1942
Ни в одном городе мира, кроме Парижа, нельзя с такой уверенностью сказать, что «все говорят». Здесь действительно «все говорят», да еще как, к тому же исключительно о том, о чем и все. Нет другой темы. Сегодня с самого утра все говорят о вчерашней бомбардировке. На улице, на перронах метро, в автобусах не слышно ничего другого. Каждый «что-то» знает, «кто-то» был и видел, все друг с другом спорят. В газетах только короткая заметка о «зверском нападении англичан на население и гражданские объекты в одном из пригородов Парижа». А поскольку в этом районе нет, к сожалению, ни церквей, ни больниц, все сосредоточилось на бедном музее севрского фарфора. И пусть… беды большой не будет, если там треснет несколько огромных и ужасных ваз. Но все знают, что дело в другом. Тревоги не было, люди не успели спрятаться, есть жертвы. Ничего не поделаешь. Царит удовлетворенность, и, несмотря на слухи о двух тысячах погибших, большинство одобряет произошедшее. Изредка попадаются люди, выражающие негодование, но это скорее исключения. Кроме того, под влиянием первого решительного действия англичан проснулись весенние надежды. Париж кипит, все говорят.
Говорят, что англичане бомбили атомными бомбами. Ils ont jeté des bombés atomiques[493]. Я возвращался сегодня с работы с П., инженером и летчиком. Мы обсуждали слухи. Он утверждает, что это невозможно, что, вероятно, это были бомбы большой мощности, что, наверное, используются новые взрывчатые вещества. Но ничего невозможного нет. Луи де Бройль{39} в книге «Будущее физики» пишет следующее: если ядро урана бомбардируется нейтронами, оно разрушается, и его распад на более легкие ядра сопровождается излучением нейтронов, что, в свою очередь, может вызывать распад других, соседних атомов урана. Нет никаких оснований сомневаться в том, что распад массы урана в определенной точке может продолжаться дальше и привести к гигантскому выбросу энергии. «Расчеты относительно распространения распада (propagation de la désintégration) в массе урана показали, что реализация этого явления не является a priori невозможной», по словам де Бройля. Я далеко не все понимаю, но представляю себе это как огромный
