— Господин староста, пожалуйте вперед.

Между тем солдаты орудовали в хатах. Избивали всех без разбору. У кого находили оружие, тех забирали. Одежду, инструмент, продукты — и принадлежащие хозяевам и отнятые ими у торговцев — выкидывали на улицу, в бочки с кислой капустой лили керосин, а не было под рукой керосину — мочились.

Ах, мужики, мужики! Какую же вы кашу заварили! Выходит, без вас лучше было!

Рота пробыла в Колочаве два дня.

Поручик Мендель Вольф опять все привел в порядок. Прежде всего отпер маленьким ключом лежащий у дороги перед хатой Васыля Дербака несгораемый шкаф, вынул из него тысяч триста с лишним крон и все ценные бумаги; деньги и документы взял себе, а шкаф приказал поставить обратно в разгромленную контору нотара. Все, что было выкинуто из хат, велел отвезти в отцовский сарай: отец вернется — торговцы получат возможность отобрать из этой груды каждый свое. Потом нанял двадцать местных парней — евреев и русинов — и составил из них «национальную гвардию»: выдал им ружья и велел унтер-офицерам своей роты обучить их.

На третий день вернулись нотар Мольнар и вахмистр Ленард Бела со своими жандармами. Вахмистр принял командование над «национальной гвардией».

Месть — сладкое блюдо, и Ленард Бела стал мстить. Мстили и евреи — за пережитый страх и от страха перед будущим страхом. Мстили за прошлый ужас еврейские матери, готовые полдеревни перевернуть, чтобы только найти недостающий горшок с гусиным салом. «Национальная гвардия» искала оружие и продукты, воровала и грабила. В хатах, кроме глиняного пола и кое-какой обстановки, ничего не осталось. Только патриарх и ростовщик Герш Лейб Вольф держался, как всегда, с достоинством и никому не мстил. Какая ему от этого прибыль? Или его внукам и правнукам?

Мало-помалу все стало опять на свое место. Опять хождение на поклон к Абраму Беру и Гершу Лейбу Вольфу за деньгами: под расписку либо под залог хаты и огорода, коли еще не все заложено. И богатые евреи опять стали сдержанны и уступчивы. Все как надо, как полагается.

В мирных условиях «национальная гвардия» была не нужна. Но вахмистр Ленард решил, прежде чем распустить эту свору негодяев и бездельников, обделать с ней еще одно дельце, он ждал только удобного случая. Шугай! Старая боль. Нет, он не заснет спокойно, пока не поймает этого хищного зверя, который столько раз от него уходил. Ноябрь будил охотничью страсть, а наст и радость всех звероловов — поро́ша — манили на промысел.

Ленард узнал, что Шугай живет в колыбе отца. Это — в трех часах ходьбы от деревни, вверх по течению Колочавки, в Сухарском лесу, — там, где лесосека с небольшой полянкой. Добраться туда можно: снегу немного, и вдоль Колочавки тянется тропа.

— Пойдем, ребята! — сказал он своей гвардии. — Сделаем из него говядину!

Двинулись в поход.

По дороге, возле Сухара, зашли к отцу Шугая, связали ему руки, увели его с собой.

Подойдя к цели, на минутку остановились в старом лесу отдохнуть. Ленард, рассматривая издали потонувшую в снегу колыбу на полянке, принимал последние меры и отдавал последние распоряжения. Построил гвардейцев цепью, сам поместился в середине, по краям поставил по жандарму. При виде гладкого снежного пространства, без единого следа на нем, у гвардейцев дух захватило. Как? Пройти двести шагов по открытому месту, подставив себя под пули Шугаева ружья? Но они боялись шелохнуться или дать тягу. Да, может, еще там никакого Николы и нет? Правда, над строением подымается дымок, но это ничего не значит: иной раз колода на очаге тлеет двое суток.

«Пускай бы парочку подстрелил, — думал вахмистр Ленард. — Хоть узнали бы, за что им деньги платят!» Он связал Петру Шугаю руки за спиной, стянув их так, что у того на лбу холодный пот выступил, а конец веревки намотал себе на руку.

— Вперед!

Стрелковая цепь выступила из леса. В несколько рывков наступающие преодолели полузамерзшую речку. Им хотелось, перелетев полянку, сразу очутиться возле колыбы, — но не тут-то было: ноги вязли в снегу — еле вытянешь! Ленард использовал Петра Шугая, как прикрытие: подергивая веревку, гнал его вперед, не давая ни метнуться в сторону, ни упасть на землю и, таким образом, сделать его, Ленарда, мишенью для Николы.

Все взгляды были устремлены к колыбе. Вдруг сбоку из окна выскочил Никола. Было хорошо видно, как он с ружьем в руке большими прыжками мчится к лесу.

— Стой! Стой! Стой!

Лес взревел. Грянул выстрел. Загремела вся цепь. Радость при виде убегающего живого существа унаследована нами от прапредков. Бег Николы сопровождался беспорядочной пальбой гвардейцев и тщательно нацеленными выстрелами жандармов.

На глазах у всех он скрылся в лесу.

— Вперед! За ним! — крикнул Ленард, дергая Петра Шугая за веревку, словно лошадь за узду.

Бежали, еле переводя дух и увязая в снегу.

Но вдруг спереди, из лесу, послышался голос. Отчетливый и грозный:

— Что вы ко мне лезете? Чего вам от меня надо?

— Стой! Стой! Стой!

По голосу можно было понять, что говоривший находится на самой опушке, скрытый за каким-нибудь старым буком. Стали стрелять в этом направлении. Выстрелов Николы за шумом не было слышно. И никто не заметил, как это случилось, но вдруг на снегу оказались лежащими два гвардейца: Ицко Шафар и Олекса Хабал. Ицко лежал навзничь, из шеи его фонтаном била кровь, окрашивая снег вокруг.

В первое мгновение гвардейцы как будто даже не поняли, что произошло. Стрельба затихла. Теперь стреляли только жандармы. А ясный, полный ярости голос из лесу кричал:

— Бегите, а то перестреляю всех до одного!

Они немедленно повиновались приказу. Помчались по снегу обратно в лес, спотыкаясь в своих собственных следах, только что проложенных. Окрики вахмистра Ленарда не произвели никакого действия.

И вот при виде этого смятения он, рванув веревку, повернул к себе Петра Шугая, прижал его спину к своей и, полувзвалив его на себя, полутаща по земле, зашагал обратно.

— Стреляй, Никола! Не бойся, стреляй! — закричал Петро, обезумев от боли.

Над его головой выдавалась часть головы Ленарда. Никола дважды наводил дуло на эту узкую полоску. И оба раза опускал ружье.

Жандармы скрылись в лесу за Колочавкой.

Воцарилась мертвая тишина. На равнине лежали двое. Ицко, среди окрашенного в розовое снега, был уже мертв. Олекса, раненный в грудь, старался приподняться, опираясь на руку:

— Николка, Николка!.. Что ты со мной сделал?

— Чего вы ко мне лезете? — еще раз прорычал из