Шрифт:
Закладка:
Первый документ, который я взял в руки, раскрыв старый чемодан, была справка, заверенная неразборчивой подписью нотариуса о том, что все его содержимое принадлежало покойной Юлии Данзас. Затем внимание привлекла папка с машинописным текстом на французском языке «Lettres nocturnes», при внимательном изучении под этим титулом оказались пять автобиографических религиозно-философских эссе, написанных Юлией в одиночной камере иркутского политизолятора «Лак»[18] и там же уничтоженных автором, дабы они не попали в руки тюремщиков при обыске. В Риме в 1939–1940 гг. она восстановила их по памяти, но не успела опубликовать. Я сразу понял, что должен перевести на русский эти эссе христианской исповедницы. Сталкиваясь в процессе перевода с трудностями лексического и стилистического характера, я часто обращался к интернету и случайно нашел ссылку на недавно вышедшую французскую монографию профессора Мишеля Никё о Юлии Данзас, перевод которой сейчас перед нами; немедленно заказал эту книгу и вскоре получил. Быстро найдя адрес автора, я написал ему о чудесной находке архива и сразу же получил предложение поместить свой перевод «Ночных писем» в корпус его монографии, издающейся в Москве по-русски.
Я поразился, с какой стоической мудростью и глубиной описывает Юлия свой жизненный путь исповедницы Истины. На память пришли строки известной песни на слова Александра Солодовникова (1893–1974), не дожившего до публикации своих стихов (привожу в сокращении):
Решетка ржавая, спасибо,
Спасибо, старая тюрьма!
Такую волю дать могли бы
Мне только посох и сума.
[…]
Мной не владеют больше вещи,
Все затемняя и глуша.
Но солнце, солнце, солнце блещет,
И громко говорит душа.
Ю. Н. Данзас и русская философская эмиграция
Нельзя оставить в стороне реакцию православной русской эмиграции на плоды религиозно-философского творчества русской католички. За пределами немногочисленных русских католических общин она была окружена стеной непонимания и неприятия даже в среде Парижской школы, объединившей лучших религиозных философов XX века вокруг Богословского института св. Сергия и издаваемого Н. Бердяевым журнала «Путь». В обретенном римском архиве Юлии есть единственный рукописный документ – фрагмент письма Ю. Данзас (вырезан ножницами из утраченного текста) переводчику своей статьи на итальянский[19]:
«[…] Очень рада, что Вы все-таки взялись за перевод моей статьи[20], и благодарю сердечно за добрые слова. Я всегда стараюсь писать примиряюще, но меня русские люди редко понимают в этом смысле, так как ищут не правды и беспристрастия, а пристрастия в их пользу: беспристрастие они считают для себя оскорбительным! В Париже, когда появилась эта моя статья о русских святых[21], меня за нее сильно ругали в бердяевских кругах, уверяя, что я оскорбила ею Русскую Церковь[22]!!!
За перевод этой статьи по-итальянски обещано 100 лир. Позвольте мне внести за него половину вперед, так как у Вас могут быть расходы на бумагу и пр.
Пишу все это на случай, если Вас не застану. Но во всяком случае надеюсь Вас повидать в ближайшие дни. Сердечно Ваша Ю. Данзас».
Дружески принимая сестру Иустину-Екатерину (Данзас) в своем доме в Кламаре, под Парижем, Николай Бердяев высоко оценил ее богословскую эрудицию и дерзновение, но не протянул руку поддержки в ее проекте сближения православных и католиков в противостоянии марксистскому безбожию и гитлеровскому нацизму. Однако Бердяев верил в некую глубинную народную духовность, сконструированную членами религиозно-философских обществ, выразившуюся в московском православии, которое «тянется из века в век к какому-то странному, самозатменному величию, подстегивая, а то и конструируя себя невежеством, серостью, воспламеняясь в жутком промежутке между верой и психозом истинности»[23].
Бердяев усмотрел в книгах Юлии Николаевны «неприятный тон высокомерного презрения. Слишком часто в петровский период таково было отношение русских бар, приобщившихся к западной цивилизации, к русскому народу. Укорененная в католичестве, г-жа Данзас обладает большой самоуверенностью, успокоенностью и благополучием. Этого нет у самих западных католиков, которые, несмотря на оптимизм официальной томистской теологии, принуждены чувствовать трагизм положения и не могут уже пребывать в покое»[24]. Какое трагическое непонимание души женщины, «все существо которой до последнего вздоха было пронизано непримиримостью с тем, что творится в России. Она углубленно изучала церковную историю, стремясь в ней найти объяснение безумной податливости русской души насилию, ее поразительной подверженности автократии и непризнанию достоинства личности»[25].
Двух монахинь – Иустину-Екатерину Данзас и Марию Скобцову – по праву можно назвать совестью России.
Владимир Кейдан
II. ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА В РОССИИ
Русский религиозный национализм
Было ли русское православие изначально, по самой сути своей, религией, связанной с национальным чувством, или же это всего лишь проекция «современных теорий, ретроспективно приспособившихся к прошлому» – славянофильства XIX века, прогрессировавшего затем в сторону расового национализма? Юлия Данзас отвергает широко распространенное представление о «сущностной связи между Россией и ее Церковью» и о «существенной разнице между русским религиозным мировоззрением и религиозным мировоззрением латинского мира». Если принять во внимание, что в наше время такое противопоставление религиозного пути России Западу стало в самой России общепринятым дискурсом, статья Юлии Данзас окажется фундаментальной для понимания, что речь здесь, по ее мнению, идет всего лишь об интеллектуальной конструкции, возникшей на месте первоначального идеала христианского всемирного государства, в которой утрачено различие между нацией и государством: «В России, как и везде – и даже более, чем везде, – не нация создала государство, а государство породило национальное сознание», и лишь в той мере, в какой государство у истоков своих было христианским, и мог развиться религиозный патриотизм:“Ты русский, потому что ты христианин, став христианином, ты становишься русским“». Критика филетизма (организации Церкви на основании этнической принадлежности),
