возлагалась обязанность возобновлять присягу сразу после вступления в должность, а также в знак вассальной верности ежегодно посылать императору на Рождество отрез золотой парчи стоимостью не менее тысячи дукатов.

Как ни странно, преемники Фоскари не стали возобновлять присягу, да и про ежегодную дань тоже скоро забыли. Причины этого не вполне ясны; но, так или иначе, Венеция, в отличие от других городов Италии, никогда не была частью феодальной системы (тем более что эта система и так уже стремительно распадалась), и обязательства такого рода, подразумевавшие подчиненное положение, плохо сочетались с ее давними традициями независимости и новейшей историей территориальных приобретений. Но в тот момент официальное признание со стороны императора укрепило юридические позиции республики и стало надежной опорой для дальнейшей борьбы с герцогом Миланским.

Избавим читателя от подробного описания миланской войны со всеми ее превратностями. Достаточно сказать, что в 1436 г. Генуя взбунтовалась против Филиппо Марии и присоединилась к венецианско-флорентийскому союзу. Затем последовала обычная история с наступлениями и контрнаступлениями, взятием и сдачей городов и замков: кондотьеры с обеих сторон исполняли традиционную павану[216] – нерешительную, но лично для них чрезвычайно прибыльную. Лишь изредка эта монотонная картина оживлялась – как, например, осенью 1438 г., когда миланская армия под началом Николо Пиччинино атаковала Брешию. К тому времени венецианцы нашли себе нового кондотьера, своей энергией и мастерством, а самое главное, преданностью заставившего их снова поверить в солдат удачи. Этот сын пекаря по имени Эразмо де Нарни был более известен под своим боевым прозвищем Гаттамелата.

Внезапное наступление Пиччинино на Брешию представляло серьезную угрозу не только для самого города, который твердо стоял на провенецианских позициях и намеревался стойко обороняться, но и для располагавшегося там войска Гаттамелаты. Единственный открытый в зимнее время маршрут для поддержания коммуникаций и подвоза припасов между Брешией и Венецией пролегал вдоль южного берега озера Гарда. Его-то и отрезала миланская армия, значительно превосходившая числом венецианскую. Брешии грозила осада, и Гаттамелата не мог отважиться на генеральное сражение, тем более что в случае поражения под ударом оказалась бы сама Венеция. Чтобы выйти из окружения, следовало каким-то образом протиснуться между врагом и Венето, отступив к Вероне, и кондотьер понимал, что это можно сделать только одним способом.

Озеро Гарда – великолепный пример того, что происходит, когда горная река завершает свое течение вниз по склону и достигает равнины. Северная оконечность этого озера, узкая и длинная, как ручка сковороды, стиснута между высокими, почти отвесными горами; но затем горы внезапно расступаются, и в южной части озеро свободно разливается по широкой и плоской Ломбардской равнине. Именно южную его оконечность блокировали миланцы. Провести около трех тысяч лошадей и двух тысяч пеших воинов по северному маршруту было бы сложно и рискованно даже в разгар лета; а в конце сентября, когда в горах уже лежал снег и реки вышли из берегов из-за первых осенних ливней, такая затея всерьез грозила катастрофой. Но люди Гаттамелаты навели мосты, кое-как восстановили размытые дороги и дали отпор вооруженным отрядам, которые епископ Тренто послал на помощь своему союзнику Висконти. Наконец, изнуренные нелегким недельным переходом, они вышли через долину Каприно на гостеприимную равнину с восточной стороны озера, в нескольких милях к северу от Вероны.

Это был настоящий подвиг, но формально он означал отступление. Осажденная Брешиа между тем героически сражалась (местный хронист сообщает, что на защиту стен поставили священников и монахов, женщин и даже детей), но несла тяжелый ущерб от восьмидесяти пушек, из которых ее обстреливал Пиччинино. Город не смог бы продержаться долго, не получив подкрепления. Но как прийти ему на выручку? Этому снова препятствовали миланские войска, занявшие южный берег озера Гарда. Зима между тем окончательно вступила в свои права; о том, чтобы вернуться прежним путем, обогнув озеро с севера (тем более с громоздким обозом, везущим припасы в осажденный город), не могло быть и речи. Правда, восточное побережье оставалось под контролем венецианцев, так что имелся неплохой шанс переправить людей и грузы на лодках: чтобы перехватить противника на воде, миланцам пришлось бы оставить сухопутный маршрут практически без защиты. Но тут возникала еще одна проблема, на первый взгляд неразрешимая: имевшиеся на озере лодки не подходили для такой крупномасштабной операции.

Из Венеции предложили такой выход, от которого, должно быть, даже у Гаттамелаты волосы встали дыбом. Идея заключалась, ни много ни мало, в том, чтобы перетащить флотилию кораблей волоком через горы (посреди зимы!), а затем спустить их на воду. Двадцать пять барок и шесть галер поднялись на веслах по реке Адидже до Роверето. Там их поставили на катки и силами двух тысяч волов протащили по искусственной насыпи до маленького горного озера Сан-Андреа (ныне известного как Лаго-ди-Лоппио). Перегнав корабли через озеро, их проволокли еще выше, до перевала Монте-Бальдо. По ту сторону перевала начался медленный (и еще более опасный) спуск по склону к деревушке Торболе, располагавшейся на северном берегу озера Гарда. На то, чтобы преодолеть несколько миль, отделяющих Роверето от озера, ушло около двух недель, а все это мероприятие обошлось республике в 15 тысяч дукатов. Однако к концу февраля 1439 г. вся флотилия – ровным счетом тридцать один корабль – была доставлена в гавань Торболе в целости и сохранности. Все суда, полностью оснащенные и нагруженные, были готовы к отправке.

Но отчалить они не могли. За то время, что ушло на их доставку, миланцы собрали и привели собственную флотилию, и Пьетро Дзено, венецианский командующий, обнаружил, что он заперт в Торболе. К счастью, ему удалось спасти корабли, поспешно выстроив частокол из свай, вбитых в илистое дно. Венеция блистательно продемонстрировала, на что она способна, но с таким же успехом можно было бы этого и не делать.

Сверхчеловеческие усилия венецианских инженеров, тащивших корабли через горные снега, казались еще более неуместными на фоне пышных празднеств, которым Венеция предавалась с размахом, не виданным за последние двести пятьдесят лет, со дня примирения между папой Александром III и Фридрихом Барбароссой. Поводом стало прибытие очередного августейшего гостя – Иоанна VIII Палеолога, императора Византии.

Иоанн был трагической фигурой. Его империя, окруженная турками, сжалась практически до пределов Константинополя, и в глубине души он был уверен, что обречен. Спасти его могло только чудо, а чудо могло случиться лишь при условии, что вся христианская Европа в едином самоотверженном порыве бросится ему на выручку. Подобное могло произойти лишь по личной инициативе папы. Именно ради этого, в последней отчаянной попытке заручиться поддержкой Евгения IV, византийский император и предпринял путешествие на Запад, приготовившись в случае нужды