нужен этот аппарат. Таков же довод: выпускник военно-политической академии при необходимости может заменить командира полка. В наши дни многие командиры сумеют обойтись без комиссаров, заместителей и помощников по политчасти. С другой стороны, и ныне большинство командиров не сможет обойтись без консультаций политологов, социологов, психологов, историков. Не имея начальственных прав и погон, они могли бы входить в штат воинской части.

Итак, вследствие засилья авторитаризма ни до, ни во время войны в СССР не удалось создать такой системы руководства Вооруженными Силами, которая органически сочетала бы в себе единоначалие, без которого невозможна любая армия, с элементарными требованиями гуманизма, правами гражданина, личности, без чего немыслимо существование любого цивилизованного общества. Ни институт военных комиссаров, ни принцип единоначалия в сталинистском варианте не могли избавить военный организм от многих пороков, в том числе произвола начальников, правонарушений. Существование влиятельного политаппарата искусственно разделяло учебный и воспитательный процесс и снижало ответственность командиров.

Политорганы, подчинившие и даже поглотившие партийные комитеты и организации, действовали в основном методами администрирования. Так, впервые отчитывались они о своей работе перед партийными конференциями (это еще далеко не означало — перед партийцами!) лишь в 1989 г. На протяжении десятилетий в армии и на флоте не было равной ответственности коммунистов. Командиры и их заместители по политчасти отчитывались перед вышестоящими органами, а не первичной организацией. Таким образом, дело не только в существовании освобожденного и независимого от командира политаппарата. Сами по себе эти парторганизации отличались приказным стилем, нетерпимостью к инакомыслию. Все отрицательные традиции партии были помножены здесь на военную бюрократию. Временно учрежденные, но законсервированные Сталиным и его кликой, политорганы были несовместимы с демократическим обществом. Они стали одиозными задолго до отмены статьи 6 Конституции СССР.

3

Характерной чертой сталинистского руководства войной была также безнравственность, жестокость, что органически связано с сущностью самого деспотического режима. Многие склонны оправдывать первобытно-кровавый способ войны, примененный Сталиным, и не выделять его из общего ряда преступлений. Но разве смерть во многих отношениях не одинакова, произошла ли она на поле боя, от пули надсмотрщика, от голода, организованного строителями псевдосоциализма или дикого капитализма? Все преступления сталинизма — от ГУЛАГа до принудительного труда за его пределами, продолжались и в годы войны. Примитивные методы ведения войны неизбежно вытекали из предшествующего развития. Вследствие катастрофы 1941 г. жестокость еще более усилилась. Никому еще не удалось доказать, что мера жестокости не была безумно превышена Сталиным и его политическими и военными сановниками в первые же дни войны. Порочное руководство войной было главным преступлением сталинизма.

Не без воздействия психологии военных лет до сих пор сохранилось мнение, что война беспощадна по своей природе, и разговаривать о жестокости все равно, что толочь воду в ступе. Бесспорно, любая война является злом, но его размеры и вредные последствия можно ограничить. Этот вопрос нашел свое отражение уже в военно-теоретической литературе XIX в. Клаузевиц, полемизируя с «филантропами», обосновал тезис о «применении физического насилия во всем его объеме». «Тот, кто этим насилием пользуется, ничем не стесняясь и не щадя крови, приобретает огромный перевес над противником, который этого не делает». И далее. «Введение принципа ограниченности и умеренности в философию самой войны представляет полнейший абсурд». Вступая в противоречие с самим собой, теоретик упоминает, что «войны цивилизованных народов гораздо менее жестоки и разрушительны, чем войны диких народов…». Первые «не убивают пленных, не разоряют сел и городов». Но вскоре автор вновь возвращается к своему главному тезису: «война является актом насилия и применению его нет предела».

Противоположную точку зрения разделял Жомини. Сторонник самых решительных действий во время войны, он тем не менее ратовал за правовые отношения между государствами, против гонки вооружений («ужасного соревнования»), огромных по численности армий, за постоянное снижение уровня военного противостояния, профессионализацию армии, военные действия малой кровью, исключение «войны на истребление… из кодекса международных отношений». «Я как военный человек предпочитаю лояльную рыцарскую войну организованному убийству», — подчеркивает автор. И далее. Военные действия не должны «выходить за рамки международного права», войне должны быть поставлены «справедливые пределы». Эти идеи нашли свое воплощение в ряде международных соглашений, в частности, в Женевских конвенциях Красного Креста. Они были грубо нарушены во время второй мировой войны. Однако гуманистические идеи, несомненно, завоевывают все большее число своих приверженцев.

Сталинизм воспринял линию Клаузевица. Иным его руководство не могло быть в мирное время. Вполне естественно, что оно было таким во время войны. Необходимо, однако, сделать серьезную оговорку. Эта черта проявлялась главным образом по отношению к собственному населению и армии. По отношению же к противникам и союзникам Сталин и его группа, как правило, соблюдали общепринятые законы и обычаи войны, обязательства[291]. Сошлемся, в частности, на постановление Совета Народных Комиссаров от 1 июля 1941 г. СНК запрещал «жестокое обращение» с военнопленными. Пленным сохранялись их личные вещи от обмундирования до орденов и медалей. Всем раненым и больным оказывалась необходимая врачебная помощь. Обеспечивалось продовольственное и иное снабжение в соответствии с общепринятыми нормами.

Характерно, что названный документ был в 1965 г. опубликован профессором, бывшим военнопленным Якобсеном в книге «Государство СС». Составитель противопоставил отношение к германским пленным в СССР и к советским — в Германии. В беседе с нами Якобсен, приведя некоторые примеры гуманного отношения к немецким пленным со стороны русского и украинского населения, подчеркивал, насколько принципиально другой была бы судьба пленных «при ином исходе войны». По мнению бывшего пленного Г. Айнзиделя, впоследствии также ставшего историком, известному принципу — снабжение пленных не должно быть ниже снабжения тыловых войск армии, их пленившей, — СССР, как правило, следовал. Другое дело, что само по себе снабжение тыловых частей Красной Армии было недостаточным. Против немецких пленных были совершены преступные акции лишь со стороны отдельных недисциплинированных красноармейцев и командиров. На фронте не легко было сдержать их ярость после увиденного ими в Освенциме и Майданеке. Играли роль и общая обстановка жестокости, а также ложные националистические ноты в пропаганде Эренбурга и других советских публицистов. Не раз сбивался в своих выступлениях и сам Сталин, называя фашистов немцами. Но не все немцы — фашисты, не все пришельцы — немцы. Тем не менее с начала и до конца войны сохранялась принципиальная разница. Фашистское руководство осуществляло государственно организованное умерщвление миллионов советских пленных, мирных жителей городов и деревень. СССР же обвинить в этом нельзя.

Говорят, что жестокость одного диктатора — это реакция на действия другого. В ходе развернувшейся в ФРГ в 80-е