ограничением выборного права общин, упадком знати. Из крупных фамилий одни вымерли, другие прозябали в младших линиях, сохранявших только тень своего прежнего величия. За исключением Полей, Стэнли и Говардов, — фамилий тоже недавнего происхождения, — едва ли какая-нибудь ветвь старой аристократии принимала участие в делах управления. Ни церковь, ни мелкие землевладельцы, вместе с купечеством составлявшие общины, не желали занимать место разоренных баронов.

По воспоминаниям о прошлом, огромному богатству и политической опытности духовенство все еще представлялось внушительной корпорацией, но его влияние подрывалось отсутствием духовного подъема, нравственной косностью, враждебностью по отношению к глубочайшим религиозным убеждениям, слепой неприязнью к умственному развитию, начинавшему волновать мир. Кое-что из прежней самостоятельности, правда, сохранилось еще среди низшего духовенства и монашеских орденов; но свое политическое влияние церковь оказывала через прелатов, а их настроение было совсем не то, что у остального духовенства. Крайняя нужда, вызванная нападками баронов на их светские владения и лоллардов — на их духовную власть, поставила церковников в зависимость от короны, и они отдали свое влияние в распоряжение короля с единственной целью — при помощи монархии предупредить ограбление церкви. Но в широком политическом смысле значение духовенства было ничтожным.

Менее понятно, на первый взгляд, почему должны были, подобно церкви и лордам, утратить свое политическое влияние общины: численность и богатство мелких землевладельцев быстро возрастали, в то время как городской класс богател благодаря развитию торговли. На политическом бессилии Нижней палаты сказались ограничение свободы выборов и давление на них. Это поставило Палату Общин в полную зависимость от аристократии, и она пала вместе с классом, ею руководившим и оказывавшим ей поддержку. Соперничавшие силы исчезли, и монархия готова была занять их место. Духовенство, дворяне и горожане не только не имели сил защищать свободу от короны, но просто интересы самосохранения побуждали их повергнуть свободу к ее ногам. Церковь все еще опасалась нападок ереси. Замкнутые городские корпорации нуждались в защите своих привилегий. Помещик разделял с купцом глубокий страх перед войной и беспорядком, свидетелями которых они были, и желал только одного — снабдить корону такой властью, которая предупредила бы возвращение анархии.

Но, что важнее всего, имущие классы были страстно привязаны к монархии как к единственной большой силе, которая могла спасти их от социального переворота. Восстание общин Кента показывало, что статуты о рабочих, против которых были направлены беспорядки, все еще оставались грозным источником недовольства. Великий земледельческий переворот, раньше описанный нами, — соединение мелких участков в более крупные, уменьшение пахотной земли и расширение пастбищ, — очень содействовал увеличению численности и буйства бродячих рабочих. Во время Генриха VI впервые вспыхнули бунты против «огораживания» общинных земель — бунты, составлявшие отличительную особенность эпохи Тюдоров; они указывали не только на постоянную и повсеместную борьбу между помещиками и мелкими крестьянами, но и на массу социального недовольства, постоянно искавшего выход в насилии и перевороте.

Роспуск свит военной знати и возвращение с войны израненных и увечных солдат внесли в кипящую массу новые порывы насилия и беспорядка. В сущности, в основе деспотизма Тюдоров и лежала эта боязнь социального переворота. Для имущих классов обуздание бедноты было вопросом жизни и смерти. Предприниматели и собственники готовы были отдать свободу в руки единственной власти, которая могла защитить их от социальной анархии. Статутом о рабочих и его страшным наследием — пауперизмом — Англия была обязана эгоистичным опасениям землевладельцев. Своекорыстным страхам землевладельцев и купцов она была обязана деспотизмом монархии.

Основателем новой монархии был Эдуард IV. Еще в юности он показал себя одним из самых способных и жестоких деятелей междоусобной войны. В первом расцвете мужества он с холодной жестокостью смотрел на казни седовласых вельмож. В позднейшей погоне за властью он выказал еще больше тонкости в предательстве, чем сам Уорвик. Едва одержав победу, молодой король, казалось, беспечно отдался сластолюбию, пирам с купчихами Лондона и ласкам любовниц, вроде Джейн Шор. Он отличался высоким ростом и необыкновенной красотой; любезные манеры и беззаботная веселость принесли ему популярность, которой не пользовались и более достойные короли. Но его беспечность и веселость служили только прикрытием для глубокого политического таланта.

По внешнему виду он представлял полную противоположность хитрым государям своего времени, Людовику XI или Фердинанду Арагонскому, но преследовал те же цели, что и они, и так же успешно. Любезничая с эльдорменами, дурачась с любовницами или проводя время в Вестминстере за новыми типографскими листами, Эдуард IV незаметно закладывал основы абсолютной власти. Уже почти полное прекращение деятельности парламента само по себе было переворотом. До этого времени участие парламента в управлении страной все более активизировалось. При первых двух королях Ланкастерского дома он созывался почти каждый год. Общинам были не только предоставлены права самообложения и законодательной инициативы; наряду с этим они принимали участие в управлении государством, руководили расходованием средств и при помощи повторных обвинений привлекали к ответу министров короля.

При Генрихе VI был сделан важный конституционный шаг: была отброшена старая форма представления ходатайств парламента в виде петиций, которые затем Королевский совет превращал в законы; теперь статут представлялся на усмотрение короля в окончательной форме, и корона лишилась права изменять его. Но с царствованием Эдуарда IV прекратилось не только это развитие, но и почти прервалась деятельность парламента. Впервые со времен короля Иоанна не было предложено ни одного закона, развивавшего свободу или исключавшего злоупотребления власти. Нужда в созыве палат отпала вследствие притока в королевскую казну огромных богатств от конфискаций во время междоусобиц. По одному только «Биллю об опале», принятому после победы при Таутоне, король получил имения 12 крупных баронов и более сотни средних и мелких дворян. В какой-то период междоусобиц во владение короля, как говорили, перешла почти пятая часть всех земель. Пошлины были отданы королю пожизненно.

Свои средства Эдуард IV увеличил благодаря активной торговле. Его корабли, груженные оловом, шерстью и сукном, прославили имя царственного купца в гаванях Италии и Греции. Новым источником доходов послужили для него задуманные им предприятия против Франции; хотя они и не удались из-за отказа Карла Смелого в содействии, но средства, предназначенные для так и не начатой войны, только обогатили королевскую казну. Эта предполагаемая война позволила Эдуарду IV не только увеличить его средства, но и нанести смертельный удар по правам, приобретенным общинами. Пренебрегши обычаем заключать займы с разрешения парламента, Эдуард IV призвал к себе в 1474 году лондонских купцов и потребовал от каждого из них «добровольного подарка» (benevolence), соразмерного королевским нуждам. Это требование возбудило сильное недовольство даже тех слоев общества, которые больше всего почитали короля, но сопротивление не принесло пользы, и система «одолжений» скоро развилась