Мое горло горит от желания закричать от досады на него и на саму себя. Блять. Я хотела бы промотать этот болезненный разговор вперед и прийти к его завершению, в котором я решу уйти или остаться.

А еще лучше, я бы хотела, чтобы я не была так непреклонна в том, чтобы подойти и утешить его. Ранее мы собрались у Джеймса, чтобы посмотреть игру, и после просмотра боя по телевизору я стала более настойчивой, несмотря на то, что мои друзья настаивали на обратном, я хотела быть там ради Отиса.

Я думала, что знаю его. Последние пару ночей были потрясающими. Мы были полностью связаны. Я сказала себе, что его действия, хотя и достойны сожаления, исходили из боли. Он бы не набросился на моего отца вот так без причины, и, хотя я не могла этого простить, я бы была там. Я должна была быть там.

Главное, что нужно делать в отношениях — это быть рядом с партнером, несмотря на все хорошее, плохое и уродливое. Конечно, я беру на себя свою роль заранее, но я хочу этого. Скоро мы станем официальными, и мы уже относимся друг к другу так, как будто мы вместе.

— Солги мне, — повторяю я. Он наговорил всего этого дерьма своим товарищам по команде, моему гребаному отцу, и теперь вот он стоит, безмолвный, как трус, очевидно, не заботясь о вреде, который его слова причинили тем, кто не был его целевой аудиторией. Последствия отразились рикошетом, и они причинили мне боль.

— Солги мне и скажи, что ты этого не делал.

Впервые с тех пор, как он вошел, Отис поднимает подбородок и смотрит на меня, сжав челюсти. Я в заложниках у его взгляда, и даже если я захочу отвести взгляд, я не смогу.

Глядя на мужчину, которого я когда-то представляла своим лунным светом, после всего, что он сказал и сделал, я чувствую себя так, словно в меня ударила молния, его взгляд — удар молнии, который омрачил меня.

Именно этот взгляд объединяет все это воедино. Раньше такого не было. Я думала об Отисе просто как об Отисе, моем Резерфорде. Парень по телевизору, о котором Элиас и Джефферсон говорили внизу, не зная, что я была наверху и слушала каждое слово, был кем-то другим. Я понимала, что это один и тот же человек, у них одно и то же тело, но для меня они были другими. Возможно, разлучив футбольного Отиса с человеком, с которым я все время общалась, я смогла преодолеть свои первоначальные сомнения по поводу того, что мне нужно быть с футболистом.

Но я больше не могу этого делать. Теперь, когда он смотрит на меня глазами, которые принадлежат им обоим, я вынуждена взглянуть правде в лицо, и от этого мне хочется рассыпаться в прах.

Я была чертовски неправа насчет него.

Разочарование — забавное чувство, и это только потому, что это не чувство. А если и так, то по большей части это ни на что не похоже.

Вначале возникает физическая реакция, когда наступает актуализация. Земля под вами будет казаться украденной, за ней последует спиральное падение в бесконечную пропасть, каждый внутренний орган будет трепетать от спуска. Приземления нет, но ощущения прекратятся, и когда разум прояснится, там ничего не будет. Ненависть к себе сохраняется за то, что я глупая и наивная, но это ни на что не похоже.

И это потому, что разочарование — это все ментальное. В сознании есть зеркало, отражающее сфабрикованную реальность, но, когда жребий брошен, как только брошен камень и зеркало разбивается вдребезги, все кончено. Живописная фантазия этого человека разорвана на части, и остается только гадать, что делать.

Что портит эту ситуацию «девять путей в ад», так это тот факт, что в этот самый момент я искренне жалею, что вообще узнала правду. Таким образом, я могла бы оставаться в своем фантастическом мире, где существует блаженное представление, которое я выдумала о нас с Отисом.

Иногда лучше жить во лжи, чем смотреть в лицо сокрушительной правде.

Мне нужно, чтобы Отис позволил мне жить в мире, который я создала, где мы оба счастливы, мы вместе, все замечательно, и ничего этого не произошло, потому что Отис в моем представлении никогда бы не сделал ничего подобного.

Я слабая, и как бы сильно я ни ненавидела себя за это, я ненавижу себя еще больше за то, что не ненавижу его.

— Солги мне. Сделай это, — поддразниваю я, но он не клюет на наживку, и моя грудь наполняется покалыванием. — Черт возьми, сделай это. Скажи мне, что ты этого не делал! — Я кричу. Не думаю, что я когда-либо так повышала голос на кого-то, кто не является моей семьей, но я раздавлена и нахожу утешение в крике освобождения.

После всего этого он должен был это сделать? Испортить это для меня? Неужели он не знает, как трудно мне было смириться с мыслью о нас? Как он мог?

Как бы мне ни хотелось полностью обвинить его, я не могу. Я знаю, что несу часть вины на себе. Потому что правда в том, что я знаю Отиса, но я не знаю — знаю его. Я позволила себе заполнить пробелы, создать его версию без перекрестных ссылок на то, что существовало до меня.

Просто потому, что он был внутри меня, заставлял меня смеяться и улыбаться и заботился обо мне в качестве, выходящем за рамки его обязанностей, не означает, что я знаю его, и сегодняшние события сделали это более чем очевидным.

Громкость моего голоса была слишком высока, и он поворачивается всем туловищем, чтобы закрыть дверь. Поворачиваясь ко мне лицом, он вздыхает, его тон мягкий.

— Мы можем сесть и поговорить? Мое колено чертовски убивает меня прямо сейчас.

Часть меня хочет броситься вперед и приласкать его. Я борюсь с этим желанием с тех пор, как он вошел сюда. Должно быть, у него был дерьмовый день, об этом свидетельствует усталость, написанная на его удрученном лице.

Но каким бы дерьмовым ни был его день, он не имел права делать ничего из того, что он сделал, и я не собираюсь отказываться от своих убеждений, потому что меня выпороли из-за парня, названного в честь коровы на Nickelodeon.

Издав саркастическое фырканье, я закатываю на него глаза, желая казаться жесткой.

— На что, черт возьми, это похоже? Сеанс психотерапии?

Он вздрагивает и смотрит на мои ноги. Усталость, искажающая лицо Отиса, сменяется