конце концов лифт все-таки поднялся на самый верх, и Молхо вышел, но оказался слишком высоко — какая-то беременная женщина с американским акцентом объяснила ему, что Адлеры живут этажом ниже, и он спустился по лестнице, но на дверях не было номеров квартир. Он решил было сунуть письмо под дверь, но подумал, что это могут расценить как трусость. Ему вдруг представилась их маленькая квартирка там, за дверью, — ее кровать, соломенная мебель, которую они привезли с собой из Мексики, ковер и книги, — и ему томительно захотелось войти. Насколько проще было бы, если бы он мог остаться с ней здесь! Здесь он бы наверняка с ней переспал! Но у себя в доме он еще не мог этого сделать.

Он негромко постучал. Послышался звук шагов, и дверь открылась. Это был Ури — без рубашки, без кипы и ритуальных нитей, в коротких спортивных штанах и майке, его борода сверкала в солнечном свете, падавшем из окна, лицо было заспанным. «А, это ты?» — сказал он без удивления или радости, но и без раздражения. «Я хотел послать вам письмо, но у вас нет телефона и нет нормального адреса, — начал торопливо оправдываться Молхо. — Я подумал, что нельзя просто так кончить все это дело, нам необходимо поговорить, я хотел узнать, что вы думаете дальше…» — «Кто это?» — послышался хрипловатый голос из другой комнаты. «Это я! — крикнул Молхо. — Это я, Яара! Я заскочил на минутку!» Во второй комнате воцарилась тишина. Ури вошел в спальню, и Молхо услышал, как они перешептываются, потом они вышли оба — Ури, уже в рубашке, и Яара, тоже, видимо, только что проснувшаяся. Молхо различил остатки недавнего галилейского загара на ее красивом, хотя и слегка увядшем, как ему опять показалось, лице. «Странно, почему именно здесь, у себя в доме, она возбуждает во мне такое желание?» — удивился он.

«Мы понятия не имели, что ты собираешься приехать», — сказал Ури не без дружелюбия. «Я и сам не знал, — торопясь оправдаться, сказал побледневший от волнения Молхо. — Я написал вам письмо, но у меня не было вашего адреса, а тут у вас дома без номеров, мне пришлось спрашивать, и мне сказали, что достаточно написать этаж и номер квартиры, поэтому я поднялся на этом вашем смешном лифте — интересно, как ваши религиозные объясняют, зачем им нужен такой странный лифт?» Лицо Ури помрачнело. «Надеюсь, ты не приехал разговаривать о лифте или о религии? — тоном резкого выговора сказал он. — Когда неверующие начинают рассуждать о таких вещах, они неизбежно хватаются за мелочи и опошляют все подлинно глубокое».

Он сухо предложил Молхо сесть и уселся сам. Молхо вдруг задрожал и покраснел, все слова застряли у него в горле, он нервно вытащил письмо из конверта и протянул его хозяевам через стол. Те начали читать его вместе, сидя рядом, и Молхо вдруг почувствовал, что за эти несколько дней они стали как будто ближе друг к другу, чем ему показалось в его первый приезд, словно вся эта история с ее двухдневным визитом в Хайфу только и имела целью возродить огонек их бесплодной, бездетной любви, уже почти угасавший в этом плодовитом и чадолюбивом религиозном окружении. Рука Яары машинально протянулась в поисках сигареты, и Ури мягко придержал ее, как бы напоминая, что сегодня суббота.

«Итак?» — ерзая на кончике стула, спросил Молхо, когда увидел, что они кончили читать и молча положили письмо на стол. «Итак? — в том же тоне повторил Ури. — Я согласен с тобой — ты еще не созрел. Мы не представляли себе, что ты все еще находишься в таком состоянии». — «В каком таком?» — шепотом спросил Молхо. «Я имею в виду, что ты еще не освободился, по-прежнему подавлен смертью жены. Вот даже эта твоя мысль, будто ты убил свою жену, — тебе еще нужно разобраться, почему эта мысль так тебя преследует». Снаружи, на лестничной площадке, послышался звук чьих-то шагов. Молхо неуверенно поднял голову, с удивлением прислушиваясь к словам Ури. Ему вдруг показалось, что тот вселяет в него какую-то далекую надежду. «Да, — сказал он. — Ты прав. Все это так рано. Я ведь человек по натуре медлительный, а вы с ней делаете все с такой скоростью, прямо по-анархистски. Вы точно как настоящие анархисты, — добавил он с легким упреком. Ури улыбнулся, как будто ему понравилось это определение. — Я вообще-то плохо еще разбираюсь в себе, — продолжал он, отводя взгляд, чтобы не встречаться с ними глазами. В окне открывался вид на густо заселенные северные холмы Иерусалима с поднимающейся вдали башней над могилой пророка Самуила. — А вдруг я захочу иметь еще детей, — неожиданно предположил он, ощутив удовольствие и даже некоторый испуг от этой непонятно как пришедшей ему в голову мысли. — Правда, жена перед смертью просила меня, чтобы я не делал этого, но я не уверен, что она могла представить себе, что со мной будет после ее смерти, на что я буду способен».

Они молчали. Их лица казались ему усталыми, осунувшимися. Легкий иерусалимский ветерок теребил занавеску на открытом окне, донося в квартиру те же запахи, что Молхо почувствовал в лифте. Белые скалы на окрестных холмах отливали медью в вечернем свете. Взгляд Молхо невольно скользнул по обнаженным ногам Яары. Гладкие, ухоженные ноги — ему стало жалко, что он их так ни разу и не поцеловал. Но они сидели, все больше замыкаясь в молчании, уже какие-то чужие, словно сожалея, что вообще затеяли всю эту историю, и хотели только, чтобы Молхо поскорее исчез.

Обратная дорога показалась ему короче. Он шел, как лунатик, ничего не замечая вокруг, и безлюдные иерусалимские субботние улицы лишь усиливали его боль своей тишиной. Он поехал в Старый город и долго ходил там по узким крытым улочкам арабского рынка, думая, как хорошо, что в этом мертвом субботнем городе есть арабы, которые могут вдохнуть в него хоть частицу жизни. За рынком он вышел к дому, где когда-то родился его покойный отец, и тут его охватила неожиданная слабость. Ему захотелось умереть. «Вот выскочил бы сейчас какой-нибудь арабский террорист и зарезал меня!» — тешился он страшной мыслью. К матери он вернулся с первыми звездами, усталый и болезненно возбужденный, неся в обеих руках, как, бывало, отец, зеленые торбы с фруктами, купленными на рынке — апельсинами, гранатами и душистыми яблоками, — и горько посетовал на невыносимый иерусалимский хамсин. «Зато вечером здесь