В повести «На долгую память» (1968) Виктор Лихоносов искусно воссоздает полудеревенский быт, психологию и говор людей, живущих на окраине сибирского города. Веришь и сочувствуешь его проникновенному рассказу о нелегком существовании семьи, в которой вырос главный герой — Женя Бывальцев. Подкупает душевная теплота, с которой написаны яркие, хотя и несколько однотонные образы — многострадальной, безгранично терпеливой Физы Антоновны — матери Жени, отчима его — балагура и весельчака Никиты Ивановича Барышникова, соседки Демьяновны, бабы Шамы, Секлетиньи…

Казалось бы, вся повесть и посвящена описанию простонародной жизни как она есть. Но у автора есть и особая цель: передать то чувство, которое возникает у Жени Бывальцева при воспоминании о прошедшем детстве и юности, показать жизнь, преображенную элегическим восприятием. Отсюда специфический жанр — воспоминания лирического героя. «Он (Женя Бывальцев — В. Х.) рос и уходил в какую-то другую жизнь и часто жалел об этом…» и «…в как бы высшей жизни плакал по тем детским картинам, которые и воспитали его, и дали ему на долгую жизнь чувство растроганной ласки и печали».

Женя и сам догадывается о том, что на самом-то деле все происходило не совсем так, как ему теперь кажется. Он сомневается: «Но точно ли запомнил Никиту Ивановича? Не забыл ли чего главного и не подкрасил за давностью лет, благословляя в элегическом настроении прошлое, детское, навеки утерянное?» Мысль эта время от времени приходит к нему, но не получает дальнейшего развития. Вероятно, автор намеренно не дает лирическому герою осознать ее до конца — она может оказаться губительной для столь дорогого «всеохватывающего» чувства.

В. Лихоносов достигает своей цели: элегическая дымка, окутывающая все, что описано в повести, создает у читателя соответствующее настроение. Но вероятно, все же существуют какие-то объективные каноны жанра, которыми нельзя пренебрегать. «На долгую память» — не лирическое стихотворение и даже не рассказ, а объемистая повесть, которая охватывает события двадцати с лишним лет. И читатель, помимо общего настроения, вправе ожидать и внутренней динамики, развития сюжета, психологических изменений в характерах героев. Но ничего этого нет. Повесть статична. И статична именно потому, что привносимое «всеохватывающее» элегическое чувство также становится самоцелью — смыслом и содержанием всего произведения.

Эмоциональная заданность нередко приводит к диссонансу между исходящим от лирического героя настроением и описываемым прозаическим бытом, и тогда «поэзия прозы» объективно воспринимается как неоправданная поэтизация, «светящиеся» герои — как искусственно подсвеченные. Необходимо отметить и то, что в повести речь идет не только о печально-неминуемом расставании с детством. Ведь Женя Бывальцев из своего родного дома уехал учиться в Москву. Именно к той московской, да и ко всей его последующей жизни относится столь примечательный эпитет — «как бы высшая».

В повести «Тоска-кручина» (1966) в центре внимания тоже лирический, точнее, романтический герой — Геныч Шуваев и история его любви. «Я вечно куда-то рвусь и заранее воображаю свою жизнь там, в тридевятом царстве. И воображение у меня сильнее жизни», — объясняет он беззаботно преданной ему Лере. Он боится прозы жизни, домашнего очага, в котором «все потонет», уготованной стези… Он знает, чего он не хочет. Но мятущийся романтизм главного героя имеет и обратную сторону — эгоизм по отношению к Лере, неспособность вовремя оценить ее любовь.

Такой сюжет представляет писателю возможность раскрыть романтический мир Геныча Шуваева, выявить его внутреннюю противоречивость, проследить его эволюцию и, если он хотел именно этого, убедить в закономерности и неизбежности краха жизненных принципов главного героя. Но В. Лихоносов вновь уходит от глубокого психологического решения, сводя почти все к противопоставлению естественного, деревенского — цивилизованному, городскому.

Важнейшей чертой романтического мироотношения героя повести, наряду с тягой к перемене мест и страхом перед мещанским благополучием, оказывается злость. Правда, злость его избирательна. Она направлена на завсегдатая книжного магазина, которому «не задрожать над строкой», как ему самому — Генычу Шуваеву; на «собаку» доцента, «славящегося своей осторожностью»; на «свору» однокурсников, которые «умны и талантливы», «интеллигентны и всячески подчеркивают свою избранность», — но ему «дорого что-то попроще и породней». Своеобразные требования предъявляет он и к своей будущей жене. «Мне как раз и нужна простая, хорошая, честная, пусть даже (?! — В. Х.) — интеллигентка, но простая и понятливая женщина». И не удивительно, что в противовес всем «интеллигентам» те, кто окружают главного героя в деревне, куда он в конце концов попадает, оказываются просты и душевны. А поскольку сам Геныч Шуваев теперь понял, что надо создавать свою жизнь «на очень простой и вечной основе», и у него появляется надежда «на что-то», которой многозначительно заканчивается повесть.

Если строго следовать авторской логике, то можно предположить, что потеря Леры, да и вообще вся трагедия героя — тоже лишь расплата за приобщение к «как бы высшей жизни» и забвение той «простой и вечной» основы, на которой строили свою жизнь предки. Это подтверждает и финал повести.

Но все же в «Тоске-кручине» В. Лихоносов не только констатирует «губительность» одного мира и «спасительную силу» другого. Здесь уже намечается попытка преодолеть сакраментальное противоречие между «простотой» и «культурой» в образе «идеального» героя — историка, профессора Волынского. Пока еще это первое приближение, абрис, но, судя по тому, как не щадящий «интеллигентов» герой реагирует на известие о его внезапной смерти, образ этот не случаен в творчестве В. Лихоносова. И действительно, он переходит в другое произведение писателя «Люблю тебя светло…» (1968), где обретает гораздо более выпуклые и яркие черты, становится более законченным. Ярослав Юрьевич Белоголовый — историк и писатель, которым восхищается и перед которым преклоняется лирический герои В. Лихоносова. Появление такого образа знаменует новый этап в творчестве писателя: переход от элегического погружения в прошлое к созданию идеала современного подлинно культурного и талантливого человека.

Итак, Ярослав Юрьевич — один из тех немногих, кто ценит древние, «не всеми еще потерянные корни России». Он «не знаменит, не салонная звезда», а «настоящий русский хранитель», опора вдов умерших русских писателей. Он — олицетворение подлинной и глубокой культуры. Но в отличие от других «интеллигентов», он еще и первозданно прост: не гнушается сам бегать за водкой для гостей, ходит в дырявых носках и неглаженых брюках, все с ним на «ты». Похоже, что именно такое сочетание «культуры и простоты» должно быть присуще всем настоящим «божьим избранникам». Во всяком случае, Ярослав Юрьевич вполне серьезно говорит восхищенному им лирическому герою: «Талантливые люди — они же все простецкие в быту люди. У них всегда, извини меня, ширинка расстегнута».

Наконец столь долго мучившее В. Лихоносова противоречие разрешилось. Но можно ли им удовлетвориться? Почему, сам тонкий и нетерпимый к фальши, писатель не замечает карикатурности этого образа и заставляет лирического героя им умиляться? Вероятно, дело в том, что появление