Мы все падем, мы все падем,

И скоро будем не видны.

Нона не чувствовала безмятежности. Ее тошнило. Ей хотелось кататься по полу и корчиться от боли, чтобы хоть немного успокоиться. Ей захотелось броситься к девочке и сбить ее с ног ударом в шею.

Люта прошла мимо судейского стола, бормоча свои собственные заклинания. Когда-то ее тень на полу была тонкой и понятной, но теперь она стала многоугольной, темные углы двигались, ножки и спинки стульев тянулись вперед, как веретенообразные щупальца какого-то огромного черного насекомого. Мучительная боль вспыхнула в костях Ноны, но почему-то не смогла впиться в нее зубами.

Она падет, она падет,

И скоро будет не видна.

Нона представила себе безмятежность как толстую белую шубу, мех белого медведя, мягкий, обволакивающий, заглушающий суровость мира, выдергивающий жало из любой колючки. Она накинула шубу на плечи. Ее боль стала чем-то далеким, принадлежащим кому-то другому. Объект любопытства, не более того. Она не разрешила себе думать о том, как долго она будет оставаться в отдалении.

Тени вокруг Люты закружились, внутри замелькали силуэты, колеблющиеся, становящиеся любой тревожащей фигурой, которую Ноне могла себе вообразить. Там лежали ее кошмары, питаясь тем, что она им давала. Это была темнота, в которой Раймел Таксис неуклюже топтался на заднем плане, в то время как впереди падал сломанный Четыре-ноги, пытался подняться и снова падал.

Люта подняла руки, и тени хлынули вперед, свернулись спиралью вокруг Ноны, касаясь ее кожи холодными, воздушными ласками. Изнутри — не снаружи — поднялся страх. Ужас, который она испытала на тропе через Лес Реллам, когда темнота щипала ее за пятки, а деревья шептались со всех сторон. Страх утонуть в Стеклянной Воде, и оказаться среди костей мертвых девушек глубоко в черной грязи внизу. Страх потерпеть неудачу. Страх перед ее правдой, перед тем, что ее разоблачат как чудовище, перед концом любой дружбы.

Возможно, без обволакивающей безмятежности, которая притупила атаку, Нона могла бы убежать или упасть на пол, свернувшись калачиком вокруг своего ужаса. Возможно. Но Нона так не думала, не под куполом, не под пристальными взглядами стольких незнакомцев. Темной лунной ночью в каком-нибудь пустынном квартале... скорее всего.

Тени окутали ее плотнее, покрыв ее плоть неровной серой черепицей. Она чувствовала их, как холодную и грязную воду, пытающуюся проникнуть под кожу, но так же, как и вода, они убегали.

— И это все, что у тебя есть? — Нона говорила сквозь стиснутые зубы, ее боль все была еще огромной, но далекой.

Люта обмякла, и только ее собственная тень собралась у ее ног. Она открыла рот, чтобы заговорить, но в это мгновение боль Ноны вернулась к ней, и в то же самое мгновение лицо Люты исказила судорога, превратившая покорность в животную ярость. Она вытянула руки перед собой — плечи вперед, пальцы растопырены под неудобными углами, — и тень потекла вперед, словно за девочкой садилось солнце; она вырвалась из своей лужи и развернула веером призрачные когтистые руки.

За один удар сердца Люта перешла от поражения к слепой ярости. В ту же раздробленную секунду, когда тень скользила по полу, Нона замедлила движение мира, но не смогла остановить взбирающуюся на нее тень, и там, где она касалась ее плоти, кожа расступалась, словно под острым лезвием ножа. Нона почти не сомневалась, что, как только она достигнет шеи и лица, порезы станут глубже: выражение лица Люты не оставляло места для жалости.

Сидевшие за столом в центре зала академики едва ли заметили, что Люта передумала: когда они сообразят и начнут действовать, все будет кончено. Нона начала нырять назад и в сторону, но тень может двигаться так же быстро, как свет, и она знала, что уклонения будет недостаточно. В отчаянии она призвала свои клинки и, когда тень поднялась, рубанула находящейся впереди рукой, зная, что не сможет порезать себя. Эффект был мгновенным. Когда невидимые лезвия встретились с тенью, они рассекли ее, и все следы тени над срезом исчезли. И в то же мгновение мир Ноны взорвался яркими осколками боли, такими ослепительными, что она не увидела, как пол поднялся, чтобы принять ее, и не почувствовала, когда он ударил.

Нона услышала голоса, и эти голоса вытащили ее из глубин, которые ее держали.

— ... с ней? — Мужчина.

— Как она вообще отбилась? Это было раздирание! — Женщина, моложе мужчины.

— Да. — Голос Сестры Сковородка. — Да, раздирание. Как вы могли выставить такую неуравновешенную студентку против моей послушницы? Будут последствия. — Она придвинулась ближе к Ноне. — Многие будут твердо убеждены, что это не было случайным нападением. Они спросят: как далеко в Академию простирается золотая рука Турана Таксиса?

Нона поняла, что ей больше не больно. Она даже не почувствовала боли в том месте, где раздирающая тень порезала ей ноги.

— Посмотрите на своих, сестра. — Мужской голос. Они находились в гораздо меньшей комнате, чем зал для испытаний. Нона не открывала глаз, боясь прервать их разговор.

— Моих? — Сестра Сковородка возмущенно повысила голос.

— Проксима Люта не выполняла никакого тайного приказа. Вы же ее видели. Ее пришлось вытаскивать из зала, полную ярости. Даже повреждение ее тени не испугало ее, — сказала женщина. — Один из монастырских эмпатов вложил в нее этот гнев. Вам нужно поговорить со священником, или с Братом Джаксом в Санта-Круа.

— Я ни на секунду не поверю, что слуга Предка, брат или послушник, мог...

— Но как она с этим справилась? Нет никакой Путь-магии, которая сделала бы это... не так ли? Как она повредила тень Люты? — Женщина вернулась к своему первоначальному вопросу. — И почему она так страдала от незначительных порезов?

— Она справилась, потому что она марджал, — сказал мужчина.

— И она страдает из-за кровь-войны, бушующей в ней. — Голос Сестры Сковородка. — Марджал борется с кванталом.

— Кровь-война, — сказал мужчина. — Усугубляется близким применением заклинаний марджал… Интересно, что же ее спровоцировало? Должен был быть какой-то серьезный вызов системе. Вроде бы ваша Госпожа Тень — марджал прайм, верно? Не было ли какой-нибудь достаточно серьезной тень-работы, которая ее разожгла?

— Девочка прикоснулась к Раймелу Таксису две недели назад, — ответила Сестра Сковородка и сухо добавила: — Разве ваши академики не оставили мальчика полным демонов?

Пауза.

— Этого могло быть вполне достаточно.

— Марджал против квантала — всегда самое трудное сражение, — сказала женщина. Похоже, слова Кастрюли ее не убедили. — Но даже если и так, я никогда не читала о таком ужасном случае. Ее метаболизм опасно нарушен. Она должна мучиться от нестерпимой боли. Я не понимаю, как...

— Она три-кровка, полн-кровка хунска.

— Предок, пусти мне кровь!

Минута молчания охватила комнату и задержалась.