— Я тебя…

Дюкормье:

— Вы поколотите меня или убьете, не так ли? Полноте! Вы не станете убивать беззащитного человека, а если поколотите, то я отнесусь с уважением к вашему возрасту и не отвечу тем же. Поверьте, полковник, даже для успеха вашей мести, лучше подождите до вечера.

Принц (с иронией):

— Подождать?

Дюкормье:

— Ах, Боже мои! Я понимаю ваше нетерпение убить меня. Мое поведение относительно вашей дочери…

Дюваль (свирепо):

— Замолчите! Эй! Замолчите!

(Появляется доктор Бонакэ. При виде полковника Дюваля он неподвижно остановился на пороге и слушает дальнейший разговор.)

Дюкормье:

— Я знаю, сударь, что мое поведение не заслуживает ни благодарности, ни снисхождения. Я бы мог сказать, что не подумал о печальных последствиях своего скверного поступка; но я не оправдываюсь, не защищаюсь. Ваше право мщения священно; я преклоняюсь перед ним, и когда вы наведете на меня пистолет, то увидите, что я не побледнею перед смертью.

Дюваль:

— Все это ложь, увертки, лицемерие, подлость! Ты хочешь улизнуть от меня! (Схватывает его.) Нет, не уйдешь!

Бонакэ (подходя к полковнику):

— Нет, он не уйдет от вас, полковник.

Дюваль (с удивлением):

— Доктор, вы здесь?

Дюкормье (с изумлением):

— Жером?

(Принц и полковник Бутлер отходят в сторону.)

Бонакэ (Дювалю):

— Полковник, вы только что оставили мадемуазель Клеманс, когда я имел счастье принести ей полное помилование. Ее помиловали ради ее страданий и ради ваших блестящих заслуг. В настоящее время ваша дочь у моей жены.

Дюваль (пожимая руку Бонакэ):

— Ее помиловали! Это слово должно смягчить мое отчаяние! Но, увы! Милуют только преступников, и это воспоминание… (Анатолю.) Нет, сейчас же, сию минуту!

Бонакэ (Дювалю):

— Одно слово, полковник. Я узнал от вашей дочери, что вы уехали в Баден. Я угадал, что вас привело сюда, и поехал за вами. (Указывая на Дюкормье.) И клянусь вам, он не уйдет от вас; я лично отвечаю вам за него. Я прошу верить не его слову, а моему; а, как вы знаете, моему слову можно верить. С этой минуты до завтра я не оставлю его ни на секунду, и завтра сам приведу его к вам. (С усилием.) Да, я буду секундантом! С этой минуты он принадлежит мне, потому что и мне надо потребовать у него отчета в ужасных делах.

Полковник Дюваль (подумав):

— Доктор, я знаю, что вы сделали для моей жены и моей дочери в более счастливые времена, и поэтому соглашаюсь для вас на то, на что я ни для кого бы не согласился. Я верю вашему слову. Вы клянетесь, что до завтра не оставите ни на минуту этого человека?

Бонакэ:

— Клянусь.

Полковник Дюваль:

— Ну, хорошо! Хотя и долго ждать, но что делать! (Принцу.) Принц, дуэль откладывается до завтра.

Бонакэ (Анатолю):

— Слышите ли? Я вас не оставлю ни на минуту.

Дюкормье:

— Я согласен, милостивый государь. Поверьте, у меня нет ни малейшего желания, ни малейшей причины убежать.

(Все уходят.)

LVIII

Следующая сцена происходит в рабочем кабинете Анатоля Дюкормье на первом этаже его отеля. Меблировка комнаты из резного дуба в стиле Возрождения; на потолке фламандская люстра красной меди на толстой цепи; гардины и портьеры из шелковой материи, затканной золотом; в глубине кабинета дверь; окна выходят в сад. Смеркается. Жером Бонакэ сидит, опершись головой на руку. Дюкормье кончает писать письма, затем звонит. Входит швейцар в черной ливрее с серебряной цепью на шее.

Дюкормье:

— Пошлите ко мне лакея и попросите сюда г-на де Мезонфор. Прикажите запрячь парадный экипаж, старший кучер на козлах, позади два лакея в парадных ливреях и также мой егерь.

Швейцар (кланяясь):

— Слушаю-с, граф.

(Уходит.)

Дюкормье, мрачный и бледный, молча раскладывает по порядку бумаги. Горькая улыбка кривит его губы, лицо выражает глубокое отчаяние. Входит комнатный лакей, за ним г-н де Мезонфор, старший секретарь французского посольства.

Дюкормье (лакею):

— Это письмо отнести в монастырь св. Урсулы и передать графине Дюкормье. А это — г-ну Герману Форстеру, моему банкиру. Вы знаете, где он живет?

Лакей:

— Новая площадь, ваше сиятельство.

Дюкормье:

— Это письмо к графине Мимеска в водолечебный отель. Ответа не нужно. Ступайте.

(Лакей уходит. Вслед за ним является старший секретарь.)

Дюкормье:

— Г-н де Мезонфор, потрудитесь надеть мундир и в моем экипаже отправиться к его светлости великому герцогу. Вручите ему от меня это письмо.

Секретарь:

— Слушаю, граф.

Дюкормье:

— Вернулись какие-нибудь курьеры?

Секретарь:

— Жюльен нынче утром из Парижа, граф; а Дюпон вчера вечером из Франкфурта.

Дюкормье:

— Дюпон через два часа пусть отправляется в Париж вот с этой депешей к министру иностранных дел.

Секретарь:

— Так точно, граф.

Дюкормье:

— Эти слова… пожалуйста, велите их передать сейчас же другому курьеру… Жюльену… вместе с этой депешей; он знает, что ему надо сделать. Мы с вами должны были нынче вечером быть у русского посланника; поезжайте один и, пожалуйста, извинитесь за меня перед его превосходительством.

Секретарь:

— Все ваши распоряжения, граф, будут исполнены в точности. Но как мне поступить, если великий герцог еще не вернулся во дворец? Должен ли я ждать и лично вручить ему письмо?

Дюкормье:

— Конечно. Я желаю, чтобы вы отдали письмо в руки великому герцогу.

Секретарь:

— Прикажете доложить вам, что поручение исполнено?

Дюкормье:

— Нет. Мне пришлось бы вас ждать. (Указывая на Бонакэ.) А мне предстоит иметь долгий разговор, и я желаю, чтобы меня не беспокоили в это время. Потрудитесь распорядиться, чтобы никого ни в каком случае не принимали. До скорого свидания.

(Секретарь уходит.)

Дюкормье отдавал приказания со спокойным, сдержанным видом. Но как только он остался наедине с Бонакэ, его черты тотчас же выразили глубокое отчаяние; он откинулся в кресло и сделал жест, как бы говоря: «Все кончено, нет больше надежды!»

Бонакэ:

— Вы кончили? Нет ли еще каких приказаний?

Дюкормье смотрит пристально на доктора и ничего не отвечает. Доктор встает, подходит к нему и громко спрашивает:

— Я вас спрашиваю: кончили вы?

Дюкормье (вздрагивает, как бы просыпаясь):

— Да, кончил. (С мрачной улыбкой.) Извините, что я не обменялся с вами ни одним словом с тех пор, как мы пришли сюда. Но…

Бонакэ:

— Это меня не удивляет: вам надо было написать письма, сделать много распоряжений. Мы ведь отложили наш разговор, пока вы не кончите всех дел. Итак, теперь все сделано?

Дюкормье (с усилием):

— Да, все.

Бонакэ:

— Нам никто не помешает?

Дюкормье:

— Я запретил входить сюда.

(Долгое молчание. Бонакэ собирается с мыслями. Дюкормье становится все мрачней и мрачней.)

Бонакэ:

— Когда я давал слово полковнику, что я ни на секунду не