– Снежок вроде! – говорил Парфен, поглядывая вверх. – Следы заметет. Тута зароем?

– Не, отвезем! – возразил Федор. Васюк молча начал помогать. Тело обернули попоной и перевязали татарским арканом, что был у Васюка. Лошадь захрапела, почуяв мертвеца.

– Ничего, ничего! – успокаивал Парфен, оглаживая морду лошади.

– Трогай!

Уже было думали, обошлось, когда невдали опять пронесся словно орлиный клекот.

– Татары!

Мужики замерли.

– Бросим?

– Трогай!

«Лишь бы не заржал конь», – думал Федор, пока они выбирались из ложка и миновали рощицу. Проехав кусты, вновь остановились. Мутный свет луны пробился сквозь бегущие облака, что-то как словно шевелилось на поле.

– Коли увидят, не уйдем! – прошептал Парфен. Федор не ответил. У него самого мурашки пошли по телу, кольчуга на миг показалась ледяной. Он оглянулся, приметив в стороне кусты, тронул туда, хоронясь в тени крайних дерев. Мужики молча и кучно трусили за ним. Клекот еще раз долетел, уже удаляясь. Пронесло!

Боярин все еще не воротился, и Федор, неволею взявший на себя началованье, велел хоронить. Ратники стали рыть яму. Лопаты не нашлось, в ход пошли топоры и мечи. Выгребали руками и шеломами. Рыли молча, сопя. Наконец углубили подходяще.

– Попону, что ли… Нехорошо нагова хоронить!

Федор уже хотел доставать свою рубаху, когда сзади кто-то сказал:

– Тута рогожи есть! В рогожу свертим, сенца… Сенцо завсегда покойнику кладут.

– Крест-то на ем?

– На ем.

– Дивно, татары креста не тронули!

– А чего им! Медь, не серебро дак.

– Ну! – Федор снял шелом, и все обнажили головы. Он поднял глаза горе и, сурово глядя в темноту, прочел «Богородицу». Потом начал «Со святыми упокой». И тихо, не подымая голосов, вполгласа, мужики подхватили молитву. Кончив, Федор перекрестился, и все перекрестились. Он хотел что-то еще сказать, не нашел слов, вымолвил только:

– Прощай!

Тело, обернутое в рогожу, опустили в яму, на сено. Федор, уже взявшись до конца руководить, первый бросил горсть мерзлого песку. За ним стали кидать все. Перемешанная со снегом земля посыпалась с глухим шорохом. Скоро яму наполнили. Уже тюкал топор – это Васюк, отойдя к деревцам, мастерил сосновый крест. Крест водрузили, притоптали, обровняли могилу и пошли гурьбой обратно в сарай.

– Вот и схоронили мужика! – удовлетворенно переговаривались ратники.

– Все не воронам на расхыстанье!

– А боярин все не едет. Ну, Федор, не воротится, будешь у нас старшой!

Глава 64

Шел снег. Дмитрий подскакал к терему, спешился, отдал коня. Долго околачивал себя на крыльце. Полез внутрь. Обожженное стужей лицо горело. В терему ждал Гаврило с вестями из Орды.

– Что ж делать-то, Олексич? – спросил князь, сваливаясь на лавку и тяжело уронив руки. Старый боярин прокашлялся:

– Кажись, уходят. Ополонились. Сюда все ж таки не полезли, гляди!

– Я не о том… А так и станет Андрей на нас татар водить кажен год? Что же делать-то!

– Слух есть, что Телебуга, сынок Менгу-Темерев, ладит на место хана.

– Слышал уже. Говорят, верно. Мне и брат из Москвы весточку прислал.

– Нынче в Орде Ногай всема правит! У них тоже, что и у нас! А Ногай против Телебуги. Ногай хочет все под себя забрать. Туданменгу бесерменской веры, Ногай, слушок есть, тоже, да скрывает ото своих. Дак ежели Ногай укрепится в Орде…

– Что ж мы, бесерменам руку протянем?

– Какой он там веры, нам не разбирать. Телебуга тоже не православный, а только случай дорогой. Ногай сейчас не осильнел, ему руку протяни, рад будет. Опять же законного князя ему поддержать прямая выгода. А опоздаем, Андреевы бояре туда кинутся.

– Что ж они до сих-то пор думали?! – хмуро спросил Дмитрий.

– Семен увяз в Орде. Промашку сделал. Все ходил вокруг Менгу-Темеря сперва, и сын у его там, в Сарае. А с Ногаем-то поврозь! А Ногай силу забрал, так вот, и Семена под ноготь можно…

Дмитрий забрал лицо в руки. Эх, не этого он хотел, не о том мечтал! И не отступишь уже! Он поглядел на Гаврилу красными от недосыпу тяжелыми глазами:

– Что ж! Тут под Ордой, и там… Может, с Ногаем-то и одолеем.

– Он, слышь, на Киеве, да на Чернигове, да на волынских и галицких градах сидит, – подхватил Гаврило. – Ксения Юрьевна Тверская дочь на Волынь выдала. Мыслю, и они с Ногаем дружбу затевают. Окружают нас со всех сторон!

– Что ж, Гаврило, таки и послушаю тебя! Умней все одно никто не скажет! Вели собирать дружину, серебро, рухлядь, порты. В Орде дарить – много нужно! Еду сам! Сына на тебя оставляю, меньшого. Сбереги. Ивана возьму с собой. Пусть поглядит… Ежели воротимся с им!

Снег шел густой, сухой и ложился плотно. За день мороз подскочил еще. Солнце вставало в оранжевом круге, промороженное. Зима наступила всерьез.

Глава 65

Дмитрий воротился из Орды весной, с новым ярлыком на великое княжение, подтвержденным Ногаем. Еще прежде того дошли вести, что на Русь поставлен в Царьграде новый митрополит, родом гречин, Максим[2]. Митрополит, слышно, едет в Киев, и тоже собирается прежде в Орду, к Ногаю, за ярлыком, а в Суздальской