Данилка шел к нему, широко улыбаясь. (Вспомнилось: «А у меня сын народился!» И такая же улыбка – рот до ушей.) Обнялись. Данила заматерел, чуялось, плотнее стал, уже не парень, мужик. Поцеловались в губы, и что-то надломилось в Дмитрии. Какая уж тут рать, какие бои!

Потом и ругались, и кричали, и с боярами, и с глазу на глаз. Потом, сердитые, ели, сидя бок о бок. Дмитрий угощал, и слуги молча подавали блюда. Ели, запивали кваском, горячим сбитнем. Ночевать Данила воротился в свой стан. Рано утром приехал опять. Опять сидели и спорили. Потом принимали тверичей и новгородцев. Дмитрию пришлось уступить. Рассыпалось, и, может, к лучшему даже. Что-то отпустило, что-то отошло в душе.

Новгородцы обещали блюсти мир, ежели Андрей приведет иную татарскую рать. Святослав с Данилой ручались и подтвердили договор.

– Чего тебе еще? – хмуро спросил Дмитрий на расставанье.

– Наместника забери. Не могу я с им. И иного не ставь. Мне под наместником во своей земле править не мочно. Я товар ворочу, и все, что задержал, и челядь, что своя у него, ворочу.

Дмитрий долго думал, глядя на брата, что округлился, пополнел лицом (и нос не так нынче лез вперед у него, как прежде). И губы тверже стали. Тверже и темней. Что ж! Когда-то и сын (сыном Дмитрий считал меньшого, Александра) так же вот скажет что-то, чего отец от него и не ждал никогда, и надо будет уже и разрешить, и позволить, чего бы ране и подумать позволить не смог, как теперь вот младшему брату.

– Тысяцким Веньямина ставишь, Протасия? Федора Юрьича сына?

– Его.

– Рати-то хоть умеет водить?

– Приезжай в мой стан, погляди!

– Да уж так верю… В заложниках у тебя не хочу быть…

Данил побледнел, потом покраснел:

– Я к тебе приехал! Вот!

– Ладно! – Дмитрий положил ему руку на рукав, успокаивая. Сам налил из поливного тяжелого кувшина летнего кисловатого меду себе и брату.

– Ладно. Не поеду я к тебе. Так верю. Присылай наместника. Дружину наместничу покалечил, говорят?

– Живы все, слава Богу.

– Пиши в Орду, что поладили, может, хан рать отворотит! – сурово сказал Дмитрий. – Сегодня ж!

Данил, пересердясь про себя, снова улыбнулся широко:

– С этим не умедлю! А ты, Митя, обозы не держи, у меня хлеб по Дмитровской дороге идет.

– Что ж, вези, – сказал без особой радости в голосе, слегка двинув плечами, Дмитрий. – Боярам своим накажу.

Он поднял чару, смотря прямо перед собой, пригорбясь широкими тяжелыми плечами. И Данил поднял свою. Кисло было. Кислым и запили.

Глава 63

Что деялось в Орде, никто не знал толком. Передавали, что Туданменгу задумал отречься от престола, и в Сарае уже начинается замятня, ссоры за власть. А когда такое начинается в Орде, лучше не лезь. Князь не князь, купец не купец – обчистят, догола разденут, не те, так другие.

Семен Тонильич, однако, сумел и опять добыть в Орде татарскую рать для Андрея. Привел Тураитемиря и Алына с ратными и сам при них пришел воеводою на Русь. Притихшая земля готовилась к новому погрому. Ни ростовские, ни другие какие князья не вступились, выжидали. Жители затворялись в городах или, зарыв хлеб, убегали в леса. Вновь по дорогам потянулись испуганные караваны беженцев. Горько шутили: «Так и обыкнем кажну осень в бегах!»

Дмитрий стянул рати, став на Переяславской дороге и вспятясь от Владимира. Город тотчас разбежался, едва ли не весь. Впрочем, Семен Тонильич не повел татар на Переяславль, а стал разорять Суздальскую землю.

Где-то, не доезжая Юрьева, сталкивались разъезды, перестреливались, уходили в леса.

Федор оказался в сторожевом отряде. Ему наконец-то впервые довелось надеть отцову кольчугу для дела. Впрочем, они только передвигались, и непонятно было, чего хотят воеводы. То ли загородить путь татарам, то ли увернуться от боя. В конце концов они совсем оторвались от своих. Сторожа была невеликая, с тридцать мужиков-ратников. Брони были только у четверых. Медленно, петляя по проселкам, отряд отодвигался к Переяславлю.

Потеплело. Над уже замерзшей осенней порыжелой землей с растоптанными и снова протаявшими дорогами висел серый туман-морок. Ратники издрогли, костра зажигать было не велено. Жрали сухомятью уже четвертый день. Деревенский народ попрятался, не у кого было спросить и дороги. Татар видали раза три. Напоследях огрешились с татарским разъездом. Напоролись в тумане, те заметили первые. Федор только поспел услышать короткий свист. Оперенная стрела тонко дрожала, впившись в горло передового. Ратник, с недоуменным выражением лица, скрюченными слабеющими пальцами царапая дужку стрелы, боком валился с коня. Не подумав еще ничего, не сумев понять даже, Федор рванул повода. Конь прыжком прянул в сторону, и вся сторожа бестолково ударила в бег. Проскакав с полверсты, остановились в леске. Было стыдно друг друга, мужики отводили глаза, судорожно-громко переговаривались:

– Да, на них бы что-то едако, камни швырять в них!

– Или смолой их поливать горячей, издаля чтоб!

– Вроде греческого огня! – буркнул боярин.

У всех были белые лица, смущенные, бегающие глаза.

– Да, либо свинцом!

– У немцев каки-то есть, огнем пуляют, пыхалки. Грому, бают, от их!

– И нам бы такие завести нать!

– Либо стрелять научиться, как они! – громко сказал Васюк Ноздря, подъезжая к отряду, и сплюнул. – Кинули мужика, мать вашу!