Но они способны и на большее, например умыкать друг у дружки поклонников, и не из-за любовного недуга, но чтобы выведать у них все тайные делишки, выходки и безумства, которые совершили их соперницы; а потом прибегают к подобным же для того, чтобы жарче раздуть любовный пламень, – либо из мести, либо открывая военные действия меж собой, когда в следующий раз соберутся вместе и начнут обмениваться колкостями.

А тут еще можно вспомнить и о паскудной книжице в картинках, появившейся во время правления Генриха III, где изображались известные дамы, их позы и обыкновения в любовных играх; но, впрочем, о сем говорено уже более чем достаточно.

Потому мы перейдем к другому. Как мне хотелось бы, чтобы множество злобных языков, болтающих по всей нашей Франции, поукоротились, взяв пример с Испании, где порядочные люди под угрозой смерти не осмеливаются, хоть на волосок, затронуть женскую честь, особенно когда она сопряжена с высоким титулом! Если подобных особ видят где бы то ни было и хоть кто-нибудь воскликнет: «Lugar а́ las damas!»[60] – все присутствующие тотчас склоняются, воздают им честь и возносят хвалы; а всякую дерзость пред их лицом карают лишением жизни.

Когда императрица, супруга императора Карла, вступила в Толедо, маркиз де Вильена – один из испанских грандов, пригрозивший альгвасилу, что поторопил его сойти с ее дороги, – едва не попал в большую беду, ибо угроза прозвучала поблизости от упомянутой царственной дамы; а случись такое в присутствии самого императора – это не наделало бы особого шума.

Герцог де Фериа, бывший во Фландрии, когда ее посетили королевы Элеонора и Мария, находясь подле своей возлюбленной, состоявшей в свите их величеств, повздорил с другим испанским кавалером – и оба чуть не лишились жизни, по существу, за то, что повысили голос в присутствии королевы и императрицы.

Вот и дон Карлос д’Авалос в Мадриде, когда королева Изабелла Французская прохаживалась по городу, совершил подобный же проступок – и был бы тотчас казнен, если бы не спасся в церкви – этом убежище для всех преследуемых законом. После этого несчастному пришлось в чужом платье бежать из Испании – куда ему до смерти не было разрешено вернуться – и влачить существование на острове Липари, самом безотрадном месте во всей Италии.

Даже шуты, пользовавшиеся привилегией свободно говорить обо всем, могли поплатиться, если задевали прекрасный пол; так случилось с одним из них, по имени Легато, которого я знал. Однажды наша королева Елизавета Французская, рассуждая о приятностях своего пребывания в Мадриде и Вальядолиде, о тамошних развлечениях, сказала, что было бы прекрасно, если б оба этих места оказались так близко, чтобы одной ногой можно было достигнуть одного, а второй – другого; и, произнеся эти слова, показала – сильно раздвинув ноги. Шут, случившийся поблизости, буркнул: «А я бы не прочь оказаться по самой середке con un carraco de bouricco, para encargar у plantar la raya»[61]. Его за это хорошенько высекли на кухне, хотя многие разделяли такое желание; ибо королева – одна из самых пленительных, красивейших и благородных дам Испании, – без сомнения, была достойна подобных вожделений, но, разумеется, не его, а людей порядочных, в сотни тысяч раз более достойных, нежели он.

Мне кажется, что все господа клеветники и губители женской чести желали бы обладать и пользоваться привилегией свободы выражений, какой облечены виноградари под Неаполем: во время сбора винограда им разрешено говорить любые сальности, оскорбления и гадости всем, проходящим мимо. Они бегут за всяким – будь он мал или велик по званию и достатку – и выкрикивают ему вослед ругательства. А что им особенно нравится, так это позволение не щадить и дам, принцесс и еще более высоких особ, кто бы они ни были. В свое время, будучи там, я слышал, что есть и те, кто по собственной охоте дает себе труд проехаться по полям, чтобы послушать их верещание и тысячи гадких и сальных шуточек, кои те выкрикивают на разные голоса в спины мужей и поклонников, вплоть до упреков в сожительстве с кучерами, пажами, лакеями и телохранителями, скачущими рядом. Более того, прохаживаясь на такой манер насчет их спутницы, они еще предлагают с мужицкой куртуазностью собственные услуги, а также осыпают дам словечками, не в пример более едкими, чем те, что приберегают для мужчин. И все слова произносят с отменной прямотой, нимало не смягчая выражений. А в ответ слышат только радостный громкий смех, а подчас и ответы кавалеров, коим в эти дни разрешено отражать подобные наскоки тем же способом. Но как только сбор винограда заканчивается – все делают передышку до следующего года, ибо в иное время за подобные вольности преследуют и жестоко карают.

Говорят, что и теперь такой обычай там сохраняется; и более того, многие во Франции были бы не прочь, чтобы его ввели, приурочив к какому-нибудь времени года, чтобы иметь право беспошлинно злословить на счет ближнего, к чему многие у нас имеют сугубое пристрастие.

Так вот, чтобы закончить, повторю, что прекрасные создания должны встречать повсюду уважение, а их увлечения и привязанности – храниться в глубокой тайне. По сему поводу еще Аретино говорил, что в этих делах языки возлюбленных должны не только сливаться в лобзаниях и для доставления иных наслаждений, но сплетаться вместе и завязываться узелком – в знак того, что тайна недозволенного досуга останется нерушимой; ведь что любовники – существуют даже такие легкомысленные и непотребные мужья, настолько снедаемые любострастием, вольные в своих нравах и переполненные сальными помыслами, которые, не удовлетворяясь непристойным и недостойным дворянина обращением с собственными женами, рассказывают о сем своим приятелям, составляют целые истории; знавал я и некоторых жен, до смерти ненавидевших собственных супругов и часто отказывавшихся от предлагаемых ими наслаждений именно по этой причине, ибо они не желали быть опозорены, даже исполняя свой супружеский долг.

Господин Дю Белле, поэт, в своих весьма совершенных латинских «Надгробных надписях» посвятил одну из них собаке; и, как мне кажется, она достойна, чтобы привести ее здесь, ибо касается нашего предмета:

Latratu fures excepi, mutus, amantes.

Sic placui domino, sic placui dominae.

(Своим лаем я изгоняла воров, а молчанием – привечала любовников. Одним я угождала хозяину, другим же угождала хозяйке.)

Если мы любим даже животных за их молчание, как заставить людей не болтать попусту? И здесь можно