готов к решающему испытанию и хорошо бы где-нибудь подзубрить главный урок. Одних в важную минуту бросает и в жар и в холод, жизненные соки в их крови перемешиваются – она то пламенеет, то леденеет; другие теряются в приступе восхищения, когда столь драгоценная добыча оказывается в их объятиях; третьих преследуют страхи и подозрительность; у четвертых разом, и притом вроде бы вовсе беспричинно, иссякает весь их напор; у пятых клинок теряет закалку и завязывается узлом. Короче, здесь смертных всех подстерегают невесть откуда сваливающиеся неудобства; и если все их перечислять – утечет слишком много времени. Могу сослаться на мнения многих женатых людей и вольных охотников за сладкой добычей, кои могли бы порассказать в сотню раз больше меня. Одни опыты понравились мужчинам, но отнюдь не женщинам; так, дошел до меня слух о некой матери, весьма светской даме, имевшей единственную горячо любимую дочь и устроившей ее брак с добропорядочным дворянином; и вот, опасаясь, что от первого наскока ее чадо может сильно пострадать – ибо будущий супруг славился и величиной булавы, и решительностью в приступах, – она побудила дочь с дюжину раз попробовать то же с юным пажом, пояснив, что тяжело только пробить первую брешь; для сей цели следует прибегать к маленькому и не слишком крепкому тарану, а затем можно уже подвергнуться и решительной осаде, притом ведя себя подобающе и сохраняя приличествующую кротость. Но такой урок еще довольно пристоен – и не столь вызывающ, как тот, что некогда в Италии отец преподал своему сыну-несмышленышу, обвенчанному им с весьма миловидной девицей, с которой молодой человек, как ни старался, ни в первую брачную ночь, ни во вторую не смог совладать, дабы ее удоволить; на расспросы родителя, добились ли они толка, ни сын, ни невестка не нашлись что сказать, кроме «niente»[58]. «Так чем же вы там занимались?!» – воскликнул удивленный отец. Сын, в помрачении ума, ответствовал, что не знает, как надо поступать. После чего почтенный глава семейства взял его за руку, а невестку за другую, ввел их в спальню и возгласил: «Видно, придется показать вам, как с этим обходятся»; а потом уложил невестку на кровать с краю, велел ей хорошенько раздвинуть ноги и, обратившись к сыну со словами: «Итак, смотри, что я делаю», а к невестке: «Не шевелитесь, все это пустяки – большого урона вам не будет», вложил изрядно одеревеневший член куда следует и продолжал пояснять сыну: «Примечай, как я делаю и что говорю: dentro, fuero, dentro, fuero»[59], – и многажды так повторял, отодвигаясь, придвигаясь и вновь отодвигаясь, но не вполне, чтобы оставаться все же внутри, – и после немалого числа телодвижений он приблизился к решающему мигу и отрывистой скороговоркой закончил: «Dentro, dentro, dentro, dentro», пока не иссяк. А само слово fuero просто-таки послал ко всем чертям! Вот так, думая сделаться верховным наставником, просто-напросто склонил невестку к прелюбодеянию; та же прикинулась дурочкой либо, проще говоря, оказалась тонкой бестией и снесла все, что с нею стряслось, преспокойно (как и последовавшие уроки и примерные занятия, к коим поочередно приступили и сын, и отец, быть может стремясь усовершенствовать ее в этой науке, ибо родитель пожелал, чтобы они ничего не усвоили наполовину, но только в совершенстве). Впрочем, уроки для того и даются.

От удачливых и предприимчивых дамских угодников я слыхал немало рассказов о красавицах, лишавшихся чувств во время сладостных переживаний и венчающего их блаженства, но притом неизменно приходивших в себя; причем многие, прежде чем впасть в томное забытье, шепчут: «Ах, умираю!» Но думаю, что такая смерть им сладостна. Другие же в упоительный миг закатывают глаза и запрокидывают голову, словно вот-вот их пожрет свирепая погибель, – и застывают в бесчувственной неподвижности. У иных, как я слышал, тело вытягивается, кровь стынет, жилы и все члены каменеют, словно в приступе подагры; а одна, говорят, столь была подвержена такой напасти, что никак потом не могла прийти в себя. А у некоторых в эти мгновения похрустывает в суставах, словно им вправляют вывих.

Мне, помню, однажды поведали о таком обмороке презабавную историю: дама, с коей ее кавалер управлялся на большом сундуке, когда дело подвигалось к упоительному концу, так замлела, что соскользнула в проем меж сундуком и стеной – и запуталась там в настенных драпировках, так что ноги ее торчали из-за сундука прямо вверх; пока ее сердечный друг старался вызволить ее из плена, в залу вошла шумная компания придворных – и узрела ее, выставившую вверх ноги, подобно раздвоенному дереву, открывая взгляду кое-что из обычно прикровенных частей туалета, впрочем весьма отменного свойства; бедняжке пришлось самой пускаться в туманные объяснения, говоря, что такой-то ее случайно толкнул, споткнувшись, – и она полетела за сундук, делая вид, что промеж них ничего предосудительного не происходило.

И все же ей гораздо больше повезло, нежели той, которую ее любезник осадил прямо на краю кровати, а подобравшись к наиблаженнейшему мигу – вызвал у нее столь сильные конвульсии, что сам, имея на ногах новенькие бальные башмачки со скользкими каблучками, не удержался на ногах (а пол в спальне был выложен плитками, покрытыми глазурью) и проехался по своей подопечной так, что его камзол, весь в блестящих побрякушках, оставил на животе, кудрявом бугорке и причинном месте, а также на ляжках прелестницы глубокие царапины, словно от кошачьих когтей; боль была так сильна, что бедняжка завопила, не в силах сдержаться. К несчастью, стояла летняя жара и очаровательница принимала друга в наряде несколько более сладострастном, нежели обыкновенно, ибо на ней была одна рубашка и поверх нее белый атласный плащ, а без панталончиков она в тот раз решила обойтись, – и таким образом неловкий обожатель угодил носом, ртом и подбородком прямо ей в причинное место, да так на миг и застыл; сие же вместилище добродетели только что было им же обильно дважды орошено и переполнено до краев, отчего нос, рот и усы его покрылись пеной, словно при бритье; тут, невольно позабыв о боли, прелестница расхохоталась и проговорила: «Какой аккуратный мальчик, как он часто бреется и умывается, хотя и не всегда неаполитанским мылом». Позже она поведала о сем забавном происшествии своей наперснице, а незадачливый дворянин – своему приятелю. Так про это узнали и другие, ибо подобная история весьма способна рассмешить.

Не до́лжно сомневаться, что дамы, когда собираются в своем тесном дружеском кружке, рассказывают вещи, столь же веселящие душу; как и мы, повествуют друг дружке о своих любовных увлечениях, делятся секретами и в полный голос над нами