Хозяина, с одной стороны, выглядит самостоятельным государством, там все завязано на внутренних проблемах, в которых столичные авторитеты никак не участвуют, – у нас это невозможно, как сказано в одноименной антиутопии Синклера Льюиса, изображающей приход к власти фашистского лидера, прототипом которого послужил тот же Хьюи Лонг (не помню, кто сказал, что будущие фашисты станут называть себя антифашистами). А во-вторых, при кажущейся независимости штата от национального целого, хоть слово «штат» и означает «государство», он не обладает важнейшими признаками национального государства – национальной сказкой о героическом прошлом и национальной грезой о каком-то великом будущем. А потому и во всех конфликтах «Всей королевской рати» задействованы исключительно экономические интересы и совсем не задействованы экзистенциальные. Важнейший из которых – необходимость преодолеть присущий каждому человеку страх собственной мизерности, страх беспомощности перед лицом старости и смерти.

И с тех пор как многократно ослабела защита религиозная, ее самым сильным суррогатом сделалась включенность во что-то прекрасное и хотя бы потенциально бессмертное, – подавляющее большинство людей находит нечто подобное только в нации. Именно поэтому людей воровство лишь раздражает, а покушение на их национальное достоинство, неважно, реальное или мнимое, их оскорбляет настолько, что самые пламенные из них ради его защиты готовы поставить на карту даже собственную жизнь и, тем более, вовлечь в эту борьбу менее пламенных.

У штата в отличие от национального государства нет внешних врагов, которыми национальное сознание именует конкурентов, а потому у его регионального Хозяина нет необходимости утолять еще и экзистенциальные нужды избирателей. Перед российским же Хозяином такая необходимость стоит во всей своей грандиозности и почти невыполнимости, поскольку экономические и экзистенциальные интересы, как правило, противоречат друг другу. Экономические интересы требуют делать только то, что выгодно, совершенно не задумываясь, красиво или некрасиво это выглядит, а интересы экзистенциальные требуют действовать назло любому надменному соседу, какие бы протори и убытки это ни повлекло.

Да, российскому Хозяину не позавидуешь…

И тем более не позавидуешь писателю, который бы взялся его выдумать, – тут даже и «Войной и миром» не отделаешься.

Сквозь «Всю королевскую рать» проходит и такой мотив: раньше-де политикой занимались джентльмены, аристократы, а теперь полезло всякое сиволапое мужичье, – Адам до некоторой степени и пытается сохранить верность аристократическим традициям. Да и разочарованный герой-рассказчик, хоть и обнаруживает, что в далеком прошлом один из аристократических образцов его детства, оказавшись на грани разорения, принял крупную взятку, а другой образец его покрыл, все-таки не хочет верить, что и прошлое населяли такие же люди, как сейчас, не плохие и не хорошие. А становящиеся то теми, то другими под давлением обстоятельств.

Генри Брукс Адамс (1838–1918) вырос в аристократической американской семье, давшей двух президентов, поработал секретарем отца-конгрессмена, побывал послом в Англии в двусмысленную пору Гражданской войны, когда свободолюбивые британцы на словах соблюдали нейтралитет, а на деле поддерживали рабовладельческие штаты, в 1880 году анонимно издал роман «Демократия», где показал коррупцию вашингтонского начальства, – и все-таки картина политической жизни, изображенная им в книге 1907 года «Воспитание Генри Адамса» (М., 1988), выглядит довольно-таки идиллической. Да, политика иногда становится грызней самолюбий, но все-таки не превращается в безобразную драку за жирные куски казенного пирога, как это водится у изображенного Уорреном мужичья.

«В политике не существовало никаких трудностей – здесь верным ориентиром был нравственный закон. Совершенствование общественного устройства тоже было делом верным, потому что сама человеческая природа содействовала добру и для его торжества нуждалась всего в трех орудиях: всеобщем избирательном праве, школах для всех и прессе».

«Интеллектуальнейшее общество, руководимое интеллектуальнейшим духовенством и отличавшееся самой высокой нравственностью, какую он только знал, пребывало в убеждении, будто уже разрешило все мировые проблемы и потому перестало обращаться к прошлому и задумываться о будущем».

«В 1850 году сенаторам было присуще обаяние, впоследствии утраченное, а сенат в благополучные дни представлял собой приятнейшее собрание, состоящее всего из шестнадцати, или около того, членов, среди которых царил дух учтивости. И портили их не столько дурные манеры или несдержанность, сколько любовь к позе».

И все-таки и в этом джентльменском мире…

«В ходе долгой жизни, проведенной в основном подле политики и политиков, Генри Адамсу пришлось испытать много оглушающих ударов, но глубочайшие уроки – вовсе не уроки разума; они – результат неожиданных шоков, которые постоянно корежат душу… И на протяжении всей жизни он считал непреложной истиной, добытой инстинктивно и не нуждающейся в дальнейших проверках (как считал непреложной истиной, что мышьяк – это яд), что друг у власти – уже не друг».

Что же за развращающее или возвышающее над обычными представлениями о добре на людей оказывает власть? В том, что человек в значительной степени продукт среды, продукт опыта и обстоятельств, сомневаться не приходится. Очень похоже на правду и суждение Хозяина: людские понятия о добре – функция тех дел, которыми люди занимаются. И властители поглощены управлением такими огромными социальными единицами, что отслеживать частные судьбы для них даже и технически невозможно. И угрозы над ними нависают столь могущественные, что они скоро начинают понимать, что никакие друзья им в случае неудачи помочь не смогут, а хранить бесполезные (сентиментальные) чувства при таких перегрузках у них просто не хватает сил.

Даже и в джентльменские времена.

«У всех людей власть и известность неизбежно приводят к гипертрофии собственного «я», своего рода злокачественной опухоли, которая в итоге убивает в своей жертве чувства к другому человеку, развивая нездоровый аппетит, подобный страсти к алкоголю или извращенным влечениям, и вряд ли найдутся достаточно сильные слова, чтобы заклеймить порожденный этой болезнью эгоизм».

Вот еще одно суждение мудрого политика-джентльмена.

«Мир способен переваривать правду лишь небольшими дозами, – рассуждал он. – Слишком много правды для него смертельно».

Так что и в идиллические времена политики-джентльмены ощущали на себе беспощадное давление того дела, которому они предавались, давление, под гнетом которого ощущает себя бессильным даже самый могущественный человек. А бессилие – первый шаг к отказу от морали.

И чем грандиознее дело, тем меньше места для нее оно оставляет.

А джентльмены, похоже, занимались мелочами…

Чтобы не заканчивать на этой оптимистической ноте, приведу одно суждение, показывающее, что греза о включении России в НАТО вызревала очень давно.

«По мнению Адамса, последним и величайшим триумфом в истории было бы присоединение России к странам Атлантики и честный и справедливый раздел зон влияния в мире между цивилизованными державами. Если бы их объединение продолжалось в том же темпе, в каком шло после 1840 года, эта цель могла быть достигнута в ближайшие шестьдесят лет, и Адамс мог бы уже сейчас составить