Шрифт:
Закладка:
Кудрявцев во второй булочной — не жил, его место и роль занимали сначала студент Пьянков, пермяк, затем Н. К. Кибардин.
Не помню, чтоб мне было сделано предложение взяться за пропаганду среди рабочих уже в 87 г., когда я был весьма солидным невеждой. И вообще — соображая все обстоятельства той поры, с трудом допускаю возможность такого предложения. Но, если нечто подобное было предложено мне, я с «удивительной искренностью» должен был уклониться от него по причине иной, а именно: рабочих в булочной было двое — пекарь и я, «подручный» его. Мое дело — превратить 4–5 мешков муки в тесто и оформить его для печения. 20 пудов муки, смешанной с водою, дают около 30 пуд. теста. Тесто нужно хорошо месить, а это делалось руками. Караваи печеного весового хлеба я нес в лавку Деренкова рано утром, часов в 6–7. Затем накладывал большую корзину булками, розанами, сайками, подковками — 2–2½ пуда — и нес ее за город на Арское поле, в Родио-новский институт, в духовную академию, — вот это именно и называет Кудрявцев «оптовыми поставками в учебные заведения». Одним словом, ежели не прибегать к поэзии, так дело очень просто: у меня не хватало времени в баню сходить, я почти не мог читать, так где уж там пропагандой заниматься!
Мне кажется, что П. Ф. Кудрявцевым раньше этих были опубликованы другие воспоминания, более четкие.
Перехожу к Вашей работе «Г[орький] и его время». «Порхунов тоже был родственником Горького» — не родственником, а — свойственником. Порхунов и Сергеев были женаты на сестрах Нищенковых — Анне и Лидии. Мать Сергеева и моя бабушка — от разных отцов, хотя оба — Иваны. Уже Сергееву я — троюродный, а не двоюродный племянник.
«Трутниками» назывались уличные продавцы пареной груши. По окраинным улицам верхневолжских городов хаживали грязные, отрепанные мужички, толкая пред собой двухколесную тележку, в тележке — кадка с мелкой грушей, которая покупалась в Рязани. Ее парили в корчагах, добавляя к ней брюкву и немного сдабривая сии продукты патокой и солодом, получалась густая каша темноглинистого цвета. Идет такой человек и поет!
Садовы, сладки
Пареные груши-и!
Тащи, ребята,
Чугун, железо,
Кости, хрусталь, тряпки.
Худые голицы-и!
Напев — такой, что можно думать: именно так выпевали бирючи «государевы указы». Клич этот вызывал на улицу мальчишек, и они «тащили» заране собранные кости, тряпки и все прочее, за что грушник платил своим, очень неприглядным, но вкусным товаром, черпая его из кадки деревянным черпаком, вместимостью в три столовые ложки — самое меньшее. Но он платил также от копейки до пятака за медь: ручки дверей, скобы шкафов, подсвечники, самоварные конфорки и прочее такое. Он особенно любил медь и поучал и ребят, где и как взять ее. Любил он пуговицы всех форм, всех качеств, охотно брал чайные чашки, солонки, перечницы, вообще брал всякую домашнюю мелочь. Ребятишек за эти меновые операции секли более или менее жестоко, грушников иногда родители останавливали, обыскивали и, находя у него ценные вещи, били.
«Дядюшка Яков» Некрасова не имеет никакого родства с грушником. Редко бывало, чтоб грушник имел телегу и лошадь, но — бывало. Умнейшие из родителей, чтоб отвадить детей от краж, внушали: грушники — золотари, т. е. ассенизаторы, иначе: говночисты, и в кадках у них именно — оно самое. Но хотя пареная груша видом своим весьма напоминала его, — сластоежки не смущались этим, и поучения родителей успеха не имели.
Привет.
Рядом с народничеством существовало «учение» о мирном захвате власти интеллигенцией: для этого интеллигенты должны были служить чиновниками в различных министерствах, дослуживаться до высоких позиций, не теряя связи между собою, и в какой-то момент вырвать власть из рук царя.
Из людей, которые проповедовали это, мне известна судьба троих, они достигли высот путем превращения в чиновников и, украшенные орденами, тихо скончались, не дожив до 17 года.
Получил Стендаля тт. VII–VIII — спасибо!
Мать Гурия Плетнева, кажется, имела собственный дом, деревянный, в два этажа, старенький.
Когда Гурию было лет 13–15, она вышла замуж вторично — Гурий не ладил с вотчимом, отношения с матерью тоже испортились. Но это его не очень расстраивало.
Всех благ Вам, а главное — здоровья!
1189
О. И. СКОРОХОДОВОЙ
20 марта 1936, Тессели.
О. Скороходовой.
Милая Ольга —
очень приятно получить Ваше письмо, спасибо Вам за память!
Умница Вы. Правильно говорите: дьявольски трудно изменить психологию мещанина, человечка, в маленькой, но емкой душе коего слежалась и окрепла в камень вековая пошлость. Трудно убедить такого человека в том, что глухо-слепо-немота изучается — в конечном смысле — для того, чтоб он стал менее идиотом. Трудно заставить его понять, что он тоже глух, слеп и нем, но не по вине злой «игры природы», а вследствие личной его бездарности, его глупости.
Мы живем в условиях, которые требуют, чтоб каждый из нас обладал сознанием и чувством ответственности за свои недостатки, за свое невежество, за малограмотность свою. Меня взволновал тот факт, что Вам тоже приходится познавать пошлость и глупость. Мне думается, что для Вас — это лишнее, пусть бы это осталось для людей «нормального» зрения и слуха. Но — оставим это.
Истекшим летом гостил у меня Ромэн Роллан, очень хороший, умный человек, мужественный боец за справедливость, искренний друг нашего народа. Ему весьма хотелось побывать на Украине и, между прочим, в Харькове, где он, конечно, познакомился бы с Вами. Но он — стар и болен, — поездка не состоялась. Жалею об этом, было бы хорошо, если б он увидел Вас, поговорил с Вами.
Я, по обыкновению, очень занят, много работаю и немножко задыхаюсь, — слабость сердца. В общем же неплохо живу, чего — от всей души — желаю и Вам, дорогая моя Ольга.
Будьте здоровы и — не сердитесь на дураков, они будут жить еще долго, к ним следует относиться, как к дурной погоде.
Крепко жму руку.
20 марта 1936 г.
1190
РОМЭНУ РОЛЛАНУ
22 марта 1936, Тессели.
Дорогой мой друг Роллан —
вчера прочитал Вашу — как всегда мужественную и мудрую — статью, напечатанную Вами в «Вандреди» 6 марта.
Как
