Шрифт:
Закладка:
Составленную им бумагу Берлин не приводит целиком и даже не цитирует, но указывает шифр, по которому в дипломатических архивах важный документ можно найти, чтобы убедиться, насколько пересказ соответствует букве самого документа. Исследователи этого ещё не сделали. Не сделал даже Роман Тименчик, автор фундаментальных трудов об Ахматовой. По Тименчику, вокруг Ахматовой с одной (советской) стороны крутились соглядатаи, а с другой (зарубежной) окружали любители поэзии. Так, рецензируя книгу Михаила Игнатьева, в своем эссе ситуацию описал и Дэвид Брукс: поэзия и любовь с одной стороны, полицейские меры – с другой[181].
Но Берлин, сообщает Тименчик, не только посетил Ахматову, он опубликовал её стихи в международном журнале, который курировал. Думал ли куратор, зачем после политического скандала, вызванного его посещением Ахматовой, он печатает её стихи? Или так просто, из чистой любви и без малейшей задней мысли, тиснул по неосторожности? Хорошо бы посмотреть, что же у Берлина в досье сказано и что осталось между строк, всего лишь подразумевается, но само собой следует из сказанного. На мой референтский взгляд, там должна следовать рекомендация: после инцидента с Ахматовой учесть роль литературы в СССР.
«Как указал Сэр Исайя Берлин…»
«…и Эрнест Дж. Симмонс, уж не говоря о фигурах меньшего масштаба».
Благодаря усилиям советологов на Западе поняли, о чем когда-то говорил Кропоткин: кроме художественных образов, другого средства оказать сопротивление идеологическому промыванию мозгов у русской публики нет. Чего прямо сказать нельзя, поэты выражают образами. И стали зарубежные эксперты в наше образное мышление всматриваться, выискивая, что сказывается в образах даже маловысокохудожественных, по выражению Зощенко. А наши власти тоже проявляли большое внимание к образному языку и оказывали поэтам неусыпную заботу: больше или меньше, чем поэт, а всё же умами владеет, так что за ним нужен глаз да глаз. И чтобы поэты окольным путем, метафорически, не проговаривались чересчур, за ними присматривали литературные операторы на все случаи. А высокообразованному зарубежному любителю поэзии трудно было такого внимания не заметить. Оставалось проверить: если советскому поэту оказать фавор извне, последует ли реакция на высшем уровне? Проверили, посетив Ахматову, – получилось. Сэр Исайя экспериментально подтвердил важнейшее открытие советологии, он на деле своим неосторожным визитом показал, какую огромную роль в нашей стране играет литература и насколько у нас даже большой поэт ещё больше чем поэт. Надо бы этому феномену дать имя его открывшего – эффект Берлина. С тех пор тот же трюк будет удаваться безотказно, как поворот рукоятки хорошо отлаженного механизма: внимание Запада – неудовольствие советских властей. Снова и снова, похоже на менуэт, исполняемый заводными фигурками, у каждой своя заученная роль. Если я увижусь с профессором Симмонсом на том свете, а ждать встречи осталось недолго, то на его вопрос о производстве мучеников я дам ему ответ, сложившийся у меня с тех пор, как мы с ним беседовали на эту жгучую тему: мученики у нас делались как по заказу, автоматически, в силу действия механизма, пущенного в ход, оставалось подбрасывать горючий материал, и возгорался костер, поглощавший ещё одного мученика или мученицу, а вокруг костра ходил по свету хоровод, защищая или оплакивая жертву произвола и насилия.
«…Шли телеграммы зарубежных издательств из Лондона, Парижа, Стокгольма, Токио. Всем хотелось получить права на роман “Тайшет 303”».
От общих знакомых я узнал, что Сэр Исайя Берлин хотел бы ознакомиться с моим выступлением об Ахматовой в Швейцарском Посольстве. До него, видно, дошли сведения неполные и противоречивые. На лекции присутствовала сотрудница Библиотеки Конгресса, изложенную мной точку зрения «Что без страданий жизнь поэта!» нашла неубедительной, «типично русской» и вместе с тем возразила: «А как же Элизабет Браунинг?» Жизнь Элизабет Браунинг можно сравнительно считать идиллической, но и она страдала, у неё были болезненные отношения с отцом, питавшем к ней чувства любовника, об этом даже снят фильм, серьезный, смелый фильм с хорошими актерами. Однако страшных страданий Элизабет Браунинг действительно не испытывала, но и стихов, как Ахматова, не писала.
Пришедшие меня послушать американцы жаловались, будто я говорил чересчур громко, и у них, привыкших к полутонам, заболели барабанные перепонки, тем более, что услышали они не совсем то, что желали услышать. Читая лекцию, я высказал свои, приведенные выше, соображения о визите Берлина к Ахматовой. «Так говорить о Берлине может разве что объятый бериевской шпиономанией», – упрекнул меня американский историк, слышавший мое выступление. А Берлину, вероятно, захотелось узнать, что же было сказано. Он мог полагать, что в любом суждении о судьбе Ахматовой не окажется пропущен связанный с ним ленинградский эпизод, и не ошибся.
Жил Берлин в Оксфорде. Несмотря на возданные ему официальные почести, академическая среда его не принимала. Учёные сморчки! Оторванные от современности консерваторы! Зато вокруг него сложилась своя клика, с одним из его почитателей мы вместе работали в университете Адельфи. С ним мой текст и был послан в Англию. Прошлое время, когда вспоминаешь, сжимается. Пока искал я оказии, миновало два-три года, но, мне казалось, чуть ли не на другой день открываю газету: скончался Исайя Берлин! Меня взяло раскаяние: был ли я недостаточно или чересчур отзывчив?
Наша Glorious Revolution («Славная революция»)
«”Славная революция” поставила у власти наживал из землевладельцев и капиталистов».
«Они делают ставку на молодёжь вроде тебя», – Родионыч, говоря они, имел в виду противоположную силу, что явилась перед нами в лице советолога Симмонса. Фраза застряла у меня в сознании, помню, как было сказано: видавший виды советский администратор определил им наблюдаемое, не делая намека на мою неблагонадежность, иначе я не оказался бы с ним в Принстоне. Мы приехали разрабатывать наши планы в рамках Двусторонней Комиссии. Виделись с биографом Сталина Робертом Такером и биографом Бухарина Стивеном Коэном. Стивен, будущий Вергилий Горбачева, спрашивает: «Что у вас происходит?». Отвечаю: «Славная революция». «О!» – воскликнул Стивен,
