Мысль скована вследствие этого глупого, раздражающего стеснения; даже переодетая и обезображенная, я свободна только наполовину: ходить одной женщине всегда опасно. А в Италии, в Риме? Не угодно ли отправляться осматривать развалины в ландо!

– Куда ты, Мари?

– Посмотреть Колизей.

– Но ведь ты его уже видела! Поедем лучше в театр или на гулянье, там будет много народу.

И этого достаточно, чтобы крылья упали.

Это одна из главнейших причин, почему между женщинами нет художниц. О низменное невежество! О дикая рутина! Не стоит даже говорить об этом!

Если даже сказать, что чувствуешь, тотчас посыплются обычные и старые насмешки, которыми преследуют женщин-апостолов. Впрочем, мне думается, что смех их справедлив. Женщины никогда не будут ничем иным, как женщинами! Но все-таки… если бы их воспитывали по-мужски, то неравенства, о котором я сожалею, не существовало бы, осталось бы только то, которое присуще самой природе. Но все-таки, что бы я ни говорила, надо кричать, не бояться быть смешной (я предоставляю это другим), чтобы через сто лет добиться этого равенства.

Я же постараюсь доказать это обществу, показывая собою пример женщины, которая сделалась чем-нибудь, несмотря на все невыгоды, которыми стесняет ее общество.

10 января

Вечером в мастерской был Робер-Флери.

Если живопись не принесет мне довольно скоро славы, я убью себя, и все тут. Это решено уже несколько месяцев… Еще в России я хотела убить себя, но побоялась ада. Я убью себя в тридцать лет, потому что до тридцати – человек еще молод и может еще надеяться на успех, или на счастье, или на славу, или на что угодно. Итак это приведено в порядок, и если я буду благоразумна, я не буду больше мучиться, не только сегодня вечером, но никогда.

Я говорю очень серьезно, и, право, я довольна, придя к окончательному решению.

11 января

В мастерской думают, что я много выезжаю; это, вместе с моим богатством, отделяет меня от других и не позволяет просить у них о чем бы то ни было, как они это делают между собою, например, идти к какому-нибудь художнику или посетить мастерскую.

Я добросовестно работала всю неделю до десяти часов вечера субботы, потом вернулась и принялась плакать. До сих пор я всегда обращалась к Богу, но так как он меня совсем не слышит, я не верю… почти.

Только тот, кто испытал это чувство, поймет весь ужас его. Из этого не следует, что я хочу проповедовать веру из добродетели, но когда больше обратиться не к кому, когда нет больше средств, остается Бог. Это ни к чему не обязывает и никого не беспокоит, а получается высшее утешение.

Существует он или нет, надо верить этому абсолютно или же быть очень счастливым, тогда можно обойтись и без этого. Но в горе, в несчастии, наконец, во всех неприятностях, лучше умереть, чем не верить.

Бог спасает нас от бесконечного отчаяния.

Подумайте же – каково, когда к нему обращаешься как к своему единственному прибежищу и не веришь!

13 января (Новый год в России)

Ну-с, по обыкновению, веселюсь до сумасшествия… Все воскресенье в театре. Утро в Gaité, довольно скучное, а вечер в Opéra-Comique. Ночь провела в мытье, писании, чтении, лежала на полу, пила чай.

Четверть шестого: таким образом, я рано поеду в мастерскую, вечером будет хотеться спать, на другой день встану рано и потом это пойдет само собой. Не думайте, что я люблю эти жантильничанья, у меня к ним глубокое отвращение, глубокий ужас. Все равно, я встретила Новый год оригинально на полу со своими собаками… Весь день я работала.

14 января

После этого бодрствования я не могла проснуться раньше половины двенадцатого. Конкурс судили сегодня все три учителя в полном составе: Лефевр, Буланже и Робер-Флери. Я приехала в мастерскую только к часу, чтобы узнать прекрасный результат. На этот раз конкурировали старшие, и первое, что мне сказали при моем входе:

– Ну, m-lle Мари, идите же получать вашу медаль!

Действительно, мой рисунок был приколот к стене и на нем стояло: «Награда». На этот раз я скорее ожидала, что гора свалится мне на голову. На этот раз было для меня совсем неожиданно. Надо вам получше объяснить важность и значение конкурсов.

Как все конкурсы, и эти полезны; но награды не всегда зависят от дарования, способностей лица, получающего их. Бесспорно, что Бреслау, например, рисунок которой стоит пятым, во всем выше Бане, первой после медали. Бане идет piano e sano; ее работа – хорошее и добросовестное ремесло; но она всегда на хорошем счету, потому что вообще работы женщин неприятно поражают слабостью и фантастичностью, когда они не представляют чего-нибудь совсем элементарного.

Моделью служил мальчик восемнадцати лет, который походит, если забыть форму и цвет, на кошачью голову, сделанную из кастрюли, или на кастрюлю в виде кошачьей головы. Бреслау делала много рисунков, за которые легко могла бы получить медаль; на этот раз ей не удалось. И еще внизу не ценят ни отделку, ни изящество (потому что изящество не имеет ничего общего с учением – оно врожденно, а отделка только дополнение к другим более серьезным качествам), а чистоту, энергию и чувство правды.

Трудности не принимаются в расчет, и они правы; так что посредственное письмо ставится ниже хорошего рисунка.

В конце концов, что мы здесь делаем? Мы учимся, и только с этой точки зрения и оцениваются наши рисунки. Эти господа нас презирают, и довольны только, когда работа сильная, даже грубая, потому что этот порок положительно редко встречается у женщин.

Это работа мальчика, сказали обо мне. Тут есть нервы; это натура.

– Я тебе говорил, что у нас наверху есть один мальчишка, – сказал Робер-Флери Лефевру.

– Вы получили медаль, – сказал мне Жулиан, – и притом с успехом – эти господа не колебались.

Я послала за пуншем, как это принято внизу, и мы позвали Жулиана. Меня поздравляли, так как многие воображают, что мое самолюбие удовлетворено и теперь они избавятся от меня.

Вик, которая на предпоследнем конкурсе получила медаль, восьмая; я утешаю ее, повторяя ей столь верную и так точно выражающую все это фразу Александра Дюма: «Одна дурная пьеса не служит доказательством того, что таланта нет, между тем как одна хорошая показывает, что он есть».

Гений может сделать дурную вещь, но дурак никогда не сделает хорошей.

16 января

Моя медаль представляет собой двенадцать месяцев работы. После страха, испытанного