— У меня создалось стойкое впечатление, что от вашей семейки лучше держаться подальше.

— Возможно, это и так, — пожала плечами Майя. — Я иногда сама стараюсь так поступать. Но что об этом говорить, раз ты скоро войдешь в нашу семью, как отец моего ребенка.

— Если ты забеременеешь, сделаешь аборт.

— Ни за что! Я сестра будущего монаха, а церковь категорически выступает против прерывания беременности.

— Да причем тут церковь, ты же не воцерковленная.

— Нет, конечно, но я люблю брата и не стану его огорчать. За такой поступок он может меня и проклясть.

— Хватит нести бред. Я не собираюсь становиться отцом твоего ребенка.

— Раньше надо было думать, когда трахал меня.

— Я трахался с другой целью.

Майя захохотала.

— Ты бы послушал себя. И что за цель?

— Удовольствие.

— Получил его?

— Получил.

— Так чем же ты недоволен?

Лагунов сел на стул. Он не представлял, ни что говорить, ни как себя вести в такой ситуации. У него даже порыв агрессивности вдруг иссяк, хотя пару минут назад ему очень хотелось наброситься на Майю с кулаками. Но сейчас он уже не испытывал такого желания. Его больше беспокоил вопрос: если эта сука действительно забеременеет, что ему делать в таком случае?

Он поднял голову и посмотрел на нее. Майя снова рассматривала себя в зеркале.

— А если не забеременеешь? — спросил он. — Ты же пока не знаешь.

— Вероятность большая, у меня сейчас для этого самые благоприятные дни. Так что через девять месяцев стать тебе отцом почти гарантировано.

Лагунов резко встал и выбежал из номера, громко хлопнув в ярости дверью.

107

Когда Ростислав зашел к матери, Эмма Витольдовна сидела напротив портрета бывшего мужа и внимательно рассматривала его. Она была так поглощена этим зрелищем, что не сразу обратила внимание на сына. Тот подошел к ней и сел рядом.

Несколько минут оба молча смотрели на портрет.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросила она.

— Я бы хотел прожить такую жизнь, как отец, — ответил Ростислав.

— Почему?

— Он всегда и во всем ищет смысл.

— Ты прав. — Эмма Витольдовна о чем-то задумалась. — Только ты даже и представить близко не можешь, как же тяжело жить с таким человеком. После года нашей совместной жизни я почувствовала, что если не вдохну в свои легкие другого воздуха, то просто не выдержу.

Ростислав удивленно взглянул на мать.

— И ты вздохнула?

Эмма Витольдовна задумчиво смотрела куда-то в сторону.

— Да, Ростик, вздохнула. Я изменила Феликсу, это был совсем простой парень, правда очень милый. Сантехник, он пришел к нам что-то чинить, уже не помню.

— Ты изменила с ним отцу? — изумился Ростислав.

— Да. Это было мне необходимо. Мне нужен был человек, который даже не представляет, что во всем можно найти смысл. Мы просто занимались любовью и говорили о самых бытовых вещах. Он любил мне рассказывать о своей работе. Вернее, о тех людях, которым он что-то чинил. А мне невероятно нравилось это слушать. Возможно, даже больше, чем заниматься с ним любовью. И тогда и сейчас я понимаю, именно его рассказы были для меня главными в наших с ним отношениях.

— Но почему ты именно сейчас в этом призналась?

Эмма Витольдовна грустно вздохнула.

— Эта история тяжелым грузом лежит в моей душе. Это была единственной моей изменой Феликсу. Больше я ни ему, ни нынешнему мужу не изменяла. Мне давно хотелось тебе о ней рассказать. Хотя, почему, убей, не пойму. Надо бы этот случай тщательно скрывать, а у меня давно мучило желание о нем тебе поведать.

— Наверное, чтобы сбросить груз, — предположил Ростислав.

— Возможно, — согласилась Эмма Витольдовна. — Но почему ты хочешь жить так, как отец? По-моему, у тебя совсем неплохая жизнь. Бойся ее потерять, потом будешь сильною сожалеть.

Ростислав посмотрел на мать и покачал головой.

— Я буду сожалеть, если все останется так, как есть. Через тебя мне передались гены отца.

— Выходит, я во всем виновата!

— Получается, мама, именно так, — улыбнулся Ростислав.

Эмма Витольдовна шутливо ударила сына кулаком по плечу.

— Ты — негодник! Но если серьезно, мне что-то тревожно. Я тебя знаю, ты что-то задумал.

— В общем, да. Именно об этом я и хотел сообщить тебе перед началом юбилейных торжеств.

— Не пугай меня, Ростик.

— Мне нужен не твой испуг, а твое понимание. Так мне будет легче.

— В чем легче?

— Я принял решение… — Ростислав сделал паузу, — я начинаю бороться с нынешним режимом. Я давно хотел, но решился только сейчас.

У Эммы Витольдовны что-то оборвалось внутри.

— Ты понимаешь, чем это чревато.

— Я все прекрасно понимаю, я давно не мальчик. Но я не могу видеть этих людей, наблюдать за тем, во что они превращают страну и народ. Это и есть тот смысл, который я искал многие годы. Точнее, я нашел его давно, но боялся себе в нем признаться.

— А теперь? — тихо спросила Эмма Витольдовна.

Ростислав бросил взгляд на портрет отца.

— Теперь я решил все окончательно и бесповоротно. И никто меня не отговорит.

— Это из-за Антона? Хотя он твой брат, но он просто омерзителен во всех своих проявлениях.

— Нет, — покачал головой Ростислав. — Что Антон? Он полагает, что находится на самом верху, но на самом деле, он мелкая сошка. Да и не в конкретных людях дело.

— В чем же, если не в них?

— В самой системе. А люди только встраиваются в нее. Будет лучшая система, они станут встраиваться в нее. И вести себя будут по-другому. Тот же самый Антон… У него же одна задача — приспособиться и вписаться. И больше в его душе по большому счету ничего нет. И такие люди без души нами правят. Как ты думаешь, это можно терпеть?