работающего в журнале «Театр», который имел высокую репутацию в профессиональной среде, но и как секретаря партийной организации этого журнала, к тому же члена Краснопресненского райкома КПСС и ректора районного Университета марксистско-ленинской эстетики. Эти комиссии состояли из партийных и советских бюрократов разных уровней, равно как из высокообразованных экспертов, представляющих те или иные дисциплины знания.

Как правило, внутритеатральные конфликты, порожденные творческими, а чаще человеческими амбициями, прикрывались высокими идеологическими материями. Для того чтобы убрать соперника или соперницу, нужно было усомниться в их преданности ценностям реального социализма и назвать их творчество враждебным социалистическому реализму продуктом буржуазного декаданса, сделанным «на потребу прогнившему Западу». Определения выбирались в зависимости от вкуса и темперамента доносителя. И к ним относились вполне серьезно. Чтобы ни писали сегодня о «диетическом времени» брежневского застоя, не надо забывать, что в эти годы, как и в последующие, наверное, до 1986-го, сажали за инакомыслие, высылали из страны, лишали работы и т. д. и т. п. И в оттепельные 60-е закрывали спектакли, а уже после чехословацких событий 1968 года и вовсе стали, что называется, закручивать гайки. Но все же внутри любой комиссии шла определенная борьба – в рамках внутрипартийных дискуссий, если угодно, но борьба. Была группа критиков-костоломов, которые группировались вокруг «Театральной жизни», «Советской России», «Литературной России», «Огонька», которые отражали позиции ортодоксально-консервативных партийных сил. К их услугам прибегали порой и в «Правде», но в «Известиях» или «Комсомолке» они никогда не печатались. Впрочем, и «правдисты» относились к ним как к вынужденной беде. Но было не меньше, если не больше, вполне здравомыслящих, образованных и порядочных людей, которые не считали партийность выше правдивости. И при всех предлагаемых обстоятельствах комиссии, которые создавались в основном по письмам трудящихся, априори стремились защитить невиновных и дать острастку пустым склочникам. Мы знали, что самые главные решения в области культуры, особенно если они были связаны с именами всемирно известных писателей, музыкантов или режиссеров, принимали на других этажах власти. И, к счастью, без нашего участия. Я рассматривал работу в этих комиссиях как адвокатскую миссию по защите своих коллег – актеров, режиссеров, драматургов, многие из которых, не скрою, были моими товарищами.

Как рассказывал мне один в высшей степени ученый друг, комиссии церковной Инквизиции создавались чаще всего тоже по требованиям средневековых и ренессансных трудящихся, которые требовали, чтобы ведьм сжигали на кострах или топили в водоемах. Замечу, что народный метод оценки ведьмовства, как правило, заключался именно в предании воде той или иной подозреваемой. В зависимости от того, всплывала или не всплывала утопленница, ее считали либо невиновной, либо грешницей. Церковь не разделяла такого подхода, а потому проводила собственное расследование, которое чаще всего заканчивалось освобождением подозреваемых. Стоит обратить внимание на то, что «охота на ведьм» была чисто народным делом и рассматривалась как суеверие, не одобряемое религиозными иерархами. Именно поэтому по приговорам Инквизиции за всю ее историю было предано смерти чуть больше девятисот человек. По мне, и эта цифра чудовищна, но в любом случае ни о каких кострах Инквизиции, смердящих на всю Европу, речи идти не может.

Понятно, что нынешняя просвещенно-свободная жизнь куда как сложнее менее просвещенной и менее свободной – поверьте, в моих словах нет ни грана иронии. Свобода по природе своей трагична, а знание, как известно, умножает скорбь. Но перевертыши, которые происходят на моих глазах, умиляют меня своей наивностью. В советское время художественные советы, как и редколлегии в журналах, газетах, издательствах или киностудиях, не занимались примитивным запретительством, как полагают некоторые несведущие люди, – чаще всего они отстаивали интересы художника и искусства перед лицом партийных и советских бюрократов. И даже перед цензурой, если хватало смелости, самообладания и юмора. Не хочу щеголять великими именами, но кто из великих не писал о том, что суть творчества – художественного и научного – состоит в расширении границ известного. Творец всегда выходит за пределы дозволенного и возможного – и тем вызывает раздражение большинства. В том числе и образованных экспертов. Ведь они оперируют уже известным знанием. Нормативной эстетикой, которая преодолевается художниками-новаторами. Это естественный вековой процесс бытования искусства.

Запрещенное лично Екатериной Фурцевой «Доходное место» Александра Островского, поставленное Марком Захаровым с Андреем Мироновым в роли Жадова, навсегда осталось в истории русского театра. А десятки других спектаклей, обласканных критикой за верность линии партии, растворились в небытие. Мировое значение советского театра во второй половине XX столетия определили режиссеры, каждый спектакль которых вызывал раздражение официальных идеологов, – Георгий Товстоногов, Олег Ефремов, Анатолий Эфрос, Юрий Любимов, Марк Захаров. Им всякий раз объясняли, что они не так интерпретировали классиков или не до конца разобрались в мудрости решений очередного партийного пленума, обрушивая на спектакли десятки редакционных замечаний. И кто вспомнит имена этих официальных идеологов? Мы живем в новое историческое время. Время, когда художнику конституционно гарантирована свобода творчества. Когда существуют все условия для плодотворного сотворчества народа, художественной интеллигенции и власти. Надо только прислушаться друг к другу.

Апрель 2015

Терминологический туман

В последнее время словосочетание «наши традиционные ценности» становится идеологической мантрой, которую используют к месту и не к месту, непонятно по какой нужде, да и без нужды, не утруждаясь объяснить, какой смысл вкладывают в эти на первый взгляд простые и ясные слова. Ибо сами по себе – вне исторических и политических контекстов – они ровным счетом ничего не значат. Не буду умничать, просто попытаюсь вскрыть некоторую вполне очевидную проблему.

Россия – страна многонациональная и многоконфессиональная. Традиционные ценности в казачьей станице, чукотском стойбище или аварском ауле, увы, далеко не во всем совпадают друг с другом. И хотя за десятилетия советской власти с помощью коммунистической идеологии была предпринята беспримерная попытка создать унифицированного нового человека, она не увенчалась успехом. Советский Союз самоуничтожился по многим причинам, но эта была одной из основных. Мощные национальные, доходящие до национализма, движения – и в новом зарубежье, и в самой России – были естественными реакциями на коммунистический интернационализм. Стремление к национальной идентичности, которая пугала советских идеологов, во многом предопределило развитие всех новых государств, образовавшихся на развалинах СССР. При разном соотношении этносов, проживающих на их территории, они формировались прежде всего как моноэтнические государства. Какие бы декларации ни принимали высшие органы власти этих стран, всегда превалировало особо бережное отношение к титульной нации, несправедливо угнетаемой, по мнению нынешних национальных элит, в советское время. Хотим мы того или не хотим, но просвещенный или вовсе не просвещенный национализм был важнейшей движущей силой формирования этих государств. Он оказался необходимым для самоидентификации в пору