А вот Ева Карр, любовница Энсона, с самого начала тяготела к термоядерной энергетике и отправилась помощницей вице-президента «Сан Энерджи» в Южный Китай, место во всех смыслах, кроме расщепления атома, малоприятное.

Я же грезил мегаполисами.

С самого детства меня увлекал мир беспокойных больших городов, растущих агломераций, переплавляющих миллионы людей разных наций и культур. Потрясающее богатство, бурлящие потоки денег, показная роскошь – а по соседству трущобы, нищета, преступность и загрязнение. Небоскрёбы с микроклиматом – и типовые лачуги без водоснабжения. Институты, запускающие спутники на орбиту, – и подполья неонацистов.

Контрасты притягивали. Мне не терпелось отправиться туда, в это сжатое, но точное самовоспроизведение Земли в миниатюре, где учёные изобретают бессмертие, а неподалёку люди умирают от голода.

На каникулах я летал в Токио, в Москву и в Нью-Йорк. Я с интересом изучал их жизнь, и мегаполисы не обманули моих детских ожиданий. Но как истинный наследник Бронислава Малиновского я знал: нельзя понять жизнь племени, пока не отрешишься от своего мира и не погрузишься в туземный мир.

Я собирался найти работу в Токио, Москве, Нью-Йорке, Шанхае или Гонконге. Париж и Лондон меня не устраивали: слишком старинные и слишком понятные.

Я отправил запросы, воспользовавшись в том числе и отцовскими связями, и отовсюду получил положительные ответы.

Токио и Москва хотели видеть меня в городском руководстве; Нью-Йорк предлагал заняться проблемами безопасности и курировать пилотные проекты частных полицейских организаций; но самое заманчивое предложение поступило из Шанхая.

Город-государство тратил огромные деньги, пытаясь вытащить пригороды из бедности. Потоки беженцев из центральных районов Китая, отравленных после техногенной катастрофы, стекались на побережье, экономика находилась на грани коллапса, и город учредил несколько холдингов для аккумуляции длинных денег на социальные проекты. В надежде, что со мной придут деньги из Европы, мне предложили должность в руководстве одного из таких холдингов.

Очень высокая позиция для начала. Я немедленно принялся листать англо-китайский разговорник и учить карту Шанхая.

Поразительно, как часто в моей биографии всплывает этот город. Я отвергаю мистику и судьбу, молюсь лишь одной богине – Удаче, но так странно, что именно Шанхай выпадал мне столько раз. Отправься я туда после выпуска из Аббертона – кто знает, на чьей стороне я бы оказался в конфликте Худзё и преподобного Джонса?.. Уверен в одном: я бы увидел катастрофу на горизонте, я бы не дал ей случиться и не дал городу погибнуть.

С другой стороны, не могу гарантировать, что в таком случае катастрофа не случилась бы на другом конце Земли: тяжело жить на планете, где на двенадцать миллиардов жителей один-единственный Ленро Авельц.

Но в Шанхай я не поехал.

За три года до выпуска я пригласил Корнелию, Еву и Энсона к себе на Лазурный берег. Они неплохо поладили с отцом, если не считать небольшого спора за ужином: Энсон симпатизировал альтерглобалистам и критиковал концепцию общей партийной системы Евросоюза, в то время как отец защищал христианских демократов.

После ужина Корнелия и Ева отправились на верховую прогулку, а мы с Энсоном и бутылкой «Романе-Конти» лежали у бассейна и вяло обсуждали политику.

Рассуждая о том, какими средствами принуждения должна обладать Организация, мы вспомнили подписанный в 1928 году Парижский пакт. Госсекретарь США Фрэнк Келлог и министр иностранных дел Франции Аристид Бриан декларировали «отказ от войны как орудия национальной политики». К пакту примкнули почти все значимые страны той поры, включая Японию, Италию, Германию и Советский Союз. Насколько законопослушны они были – показало время. Пакт вспомнили на Нюрнбергском процессе, но потом снова забыли, запутавшись в нагромождениях международного права и замысловатом Уставе Организации.

Я утверждал, что Парижский пакт нужно возобновить, однозначно объявив «войну во имя национальных интересов» вне закона. Государства должны отказаться от собственных вооружённых сил и передать их под контроль Организации, которая будет выполнять функции всемирной полиции, станет метисом от брака «Левиафана» Гоббса с «Вечным миром» Канта. Чем скорее традиционный патриотизм признают человеконенавистническим, тем лучше.

Да, последнее прибежище негодяя, – соглашался Энсон, – но посмотри вокруг. И Лига Наций, и старая ООН, и наша Организация – все обладали полномочиями. Вооружённые силы Северного альянса – войска США, Евросоюза и России, мощнейшая военная машина мира, – уже фактически выполняют те задачи, о которых говоришь ты. Что изменится?

Войны, раздирающие Южное полушарие, ведутся под прикрытием информационных бомб и пропаганды – скорее деньгами, чем живой силой. Любой диктатор всегда найдёт предлог.

Возникнет так называемая Армия Земли, объявят войну вне закона – ничего не изменится. Мы просто будем врать ещё бесстыднее – и вести не старые добрые «лобовые» войны, а новые, «гибридные», одновременно промывая мозги, поддерживая террористов и убивая людей не снарядами, а синтетическими вирусами. Речь не о национальных интересах, а о реальном капитале и ресурсах.

Меня возмутил его ответ. Я пытался его переспорить – безуспешно. Энсон отбивал мои атаки одну за другой. От злости я написал пространное сочинение о юридических обоснованиях всемирной монополии на насилие, к которой так стремилась Организация.

Искренности в тексте осталось мало: я не написал, что офицерские погоны следует прибивать гвоздями, а «отцов нации», трогательно пишущих письма родным и близким погибших солдат, следует вешать; что суверенитет – гнуснейшее из слов, придуманных человеком; и странно, если речь идёт об убийстве одного – это преступление, а убийство тысяч – «тяжёлый и трудный долг главнокомандующего».

Вероятно, именно по причине сдержанности текст высоко оценили, в моём досье отметили, что я интересуюсь международной безопасностью, и на моё собеседование прибыли господа из так называемой Специальной комиссии Организации по пределам применения силы.

Если вы оглянетесь, то поймёте, откуда вырос наш с Энсоном спор.

То было время смятений и новых надежд. Организация располагала лишь стерилизованным корпусом миротворцев и правом просить Совбез о международной коалиции; в крайнем случае Организация запрашивала Северный альянс о вмешательстве. Разговорами о том, чтобы создать Организации полноценный военный департамент, полнились коридоры мегаломанской штаб-квартиры в Ньюарке.

Речь шла не о создании собственных вооружённых сил, но о передаче под контроль Организации всех арсеналов Северного альянса, включая ракетно-ядерный.

Мы наблюдали затаив дыхание. Беспрецедентный шаг: в одно мгновение Организация должна была превратиться из беспомощного арбитра в полноценное мировое правительство. Северный альянс и сам стремился всучить Организации свою армию: Организация хотела развязать себе руки в Южном полушарии, а страны Альянса – избавить бюджеты от растущих военных расходов.

Генсек Мирхофф уверял, что деньги в бюджете Организации есть (теперь понятно, насколько он лукавил). Для осуществления плавного перехода он создал специальную комиссию, куда меня и позвали работать.

Болтая у бассейна, мы с Картом могли наплевать