сбытом знаменитого калужского теста. Ныне же город имел иные признаки, а именно — праздное торжество и полную готовность из сладкого теста выпекать в качестве отменных яств дальнобойные мортиры.

К ногам Ильи Лыкова и Павла Шатрова падали букеты цветов, а возгласы горожан возвещали о том, что при наличии общего национального подъема путь к военной победе может быть усеян розами.

Калужские горожане благословляли нижних чинов на предстоявшие ратные подвиги и для временного постоя предоставили ротам лучшие помещения. Благодаря заботам калужских горожан, второй взвод седьмой роты двести двадцать шестого пехотного Землянского полка разместился в обширном танцклассе калужских епархиалок. Молодые поповны пребывали на летних каникулах, танцкласс пустовал, и Илья Лыков с Павлом Шатровым без особенного затруднения могли прокатиться на подошвах по глянцевидной поверхности скользкого паркета. Павел Шатров и Илья Лыков приятно изумились существованию в епархиальном училище танцкласса: досточтимое учебное заведение, по их мнению, подготовляло только достойных супруг духовных пастырей, а не танцовщиц. Павел Шатров и Илья Лыков выразили особенное сожаление о том, что они никогда не видели где-либо плясавшей попадьи.

Пожилые нижние чины, призванные из запаса, поощряли молодость Павла Шатрова и Ильи Лыкова, а потому вопрос о том, возможно ли плясать попадье, при степенности сана ее супруга, получил разностороннюю огласку.

— Вы вахлаки, ничего не понимаете! — вставил свое замечание рядовой Иван Бытин. — Попадья пляшет для утехи и услады попа, а не для публичности!

Нижние чины тогда немного позавидовали попу и вышли на обширный двор, куда вызывал их ротный сигналист для принятия горячей пищи.

Походная кухня в виде объемистой медной бадьи на колесах чадила дымом и дышала паром. Кашевар в белом колпаке, опустив огромный черпак на медное дно, стоял на тормозе в раздумье и озабоченности: он для первого дня приготовил перловый суп так, что вложил в это дело полностью все свое кулинарное уменье. Изготовленным супом кашевар полагал победить простые сердца нижних чинов, чтобы самому остаться при кухне навсегда, но нижние чины стояли у походной кухни и не находили средств для потребления пищи. Им еще не выдали походные котелки, а принимать еду ложками прямо из медной бадьи на колесах уставом внутренней службы воспрещалось.

— Этак, близ нашей сельской местности, погиб от голода и благородства барин, нечаянно заплутавшийся в лесу: у него в сумке была коврига хлеба, но не было ножа. Барин погиб от голода, потому что руками, по его мнению, ломать хлеб было бы неблагородно, — заметил Павел Шатров и поспешно вышел за ворота.

У калужской торговки он приобрел арбуз и, разрезав его пополам, выдолбил сочное тело, предложив одну половинку своему другу Илье Лыкову. Способ потребления пищи был изобретен, и нижние чины, последовав частному примеру Павла Шатрова, таким же образом приготовили примитивные миски.

Калужские горожане, пребывавшие на людной улице, одобрили это изобретение и тут же решили, что примитивный российский разум может иметь большое преимущество перед коварством превосходной немецкой техники.

Калужские горожане благопристойными возгласами выражали мужество — они бесновались и восклицали нечто противонемецкое. Немецкое главное командование, однако не прислушивалось к возгласам калужских горожан: утром четвертого августа тысяча девятьсот четырнадцатого года немецкая армия вторглась на бельгийскую территорию без предварительного объявления войны.

Калужские горожане покинули улицы поздней ночью, а именно — в тот момент, когда генерал Людендорф располагался в бельгийской гостинице местечка Гервэ на первый ночлег на территории неприятеля.

Генерал Людендорф спал тревожно, так как его частный покой нарушался оживленной перестрелкой — огневым действием партизанских отрядов бельгийского ополчения. Генерал почитал военные идеи графа фон Шлиффена, по уверению которого предел германских побед лежал в самой сердцевине Франции. Но это могло произойти, по уверению того же фон Шлиффена, только в том случае, если немецкие армии в первые же дни войны парализуют бельгийский географический клин, отделяющий часть французской территории от немецкой. Главный немецкий штаб воспринял идею графа фон Шлиффена полностью, но генерал Людендорф не понимал только одного: почему стреляют бельгийские ополченцы, если судьба их страны заранее была решена.

Стрельба на улице продолжалась, и одна из многочисленных пуль бельгийского ополчения пробила отверстие в стекле огромного венецианского окна гостиницы. Мелодично где-то прозвучала пуля, цветные хрустальные канделябры объемистого абажура на миг заискрились.

Будучи военным свыше тридцати лет, Людендорф отличался холодным рассудком, ибо военное дело, как он утверждал, являлось для него большой специальностью, не мелким ремеслом. Он не раз участвовал в крупных военных играх, разыгрываемых германским генеральным штабом, самостоятельно проводя обособленную роль теоретика, претендующего на звание полководца.

Военные игры в прошлом являлись репетициями. Ныне же Людендорфа пугала мысль — не может ли он, как актер, подававший большие надежды на генеральных репетициях, осрамиться и быть освистанным в таком большом и ответственном спектакле, как война?

На многочисленных военных играх Людендорф участвовал в занятии Льежа, — победа эта по карте доставалась легко: главный германский штаб предполагал занять первоклассную крепость в двухдневный срок.

Людендорф рассчитывал на успех, и минувшим днем кавалерийские отряды шли обозначенным средним аллюром: генерал торопил отряды — они шли к городу Визе, для захвата мостов, перекинутых через многоводную реку Маас. Он ехал впереди, тревога понемногу охватывала его генеральское сердце: дорогу загромождали баррикады и засеки, сооруженные бельгийским ополчением. А ведь при разыгрывании сражения по карте германским главным командованием ни засеки, ни баррикады в расчет не принимались. Практика таким образом сопротивлялась теории, и немецкая кавалерия за долгие два часа прошла только пять километров.

Бельгийское ополчение, — вооруженное, но не мобилизованное, — действовало партизанским способом: в темную и жуткую ночь с треском взлетали огневые брызги ружейной стрельбы. Людендорф поднялся с постели и озабоченный вышел на середину улицы: теория войны не предусматривала партизанского образа действия. Он кого-то позвал, но никто на его зов не явился.

Он подошел к забору, где плотно прижимались друг к другу пехотинцы и дрожали лошади, впряженные в пушки и зарядные ящики.

— Солдаты! — произнес Людендорф сухо и отрывисто. — Родина призвала нас под знамя войны, и мы стоим на путях к мировой славе через посредство воли и подвигов. Мы готовы к подвигам, а воля к войне закрепляется нашей великой родиной. Наша родина могущественна, и ее мощные средства войны не ограничены. Наша победа лежит в сердцевине Франции, но на пути нашем расположена мелкая страна — Бельгия. Все мелкое должно погибнуть ради достижения крупного. Но бельгийцы коварны: они избрали своим действием партизанский способ ведения войны. Партизанской войне бельгийского ополчения мы бросаем свой дерзновенный вызов: на каждую бельгийскую ружейную пулю — десять немецких снарядов!

Людендорф умолк, проблески начавшегося