Шрифт:
Закладка:
От интимности недалеко и до фамильярности. Именно это слово употреблено в «примере» Цезария Гейстербахского, повествующем о Христе, который сошел с креста для того, чтобы «в знак взаимной приязни» (in signum mutuae familiaritatis) прижать монаха к своей груди и избавить его от плотских искушений (DM, VIII: 13). Другой раз Христос в виде Младенца соскочил с рук Богоматери, под деревянной фигурой которой сидела читавшая псалтирь монахиня, и, подойдя к ней, заглянул в книгу, как бы желая узнать, что она читает (DM, VIII: 22). Цистерцианский монах Бернар носил на поясе сосуд с мощами мучеников Иоанна и Павла, и когда его плоть возбуждалась, святые начинали из сосуда стучать ему в бок, и искушение проходило (DM, VIII: 67). Больной конверс пригрозил Христу, что если Он не избавит его от болезни, то пожалуется Его Матери, и Христос внял его словам (DM, VI: 30).
Божеству, святому не только молятся — от них можно чего-то домогаться, требовать, а кое-кто отваживается и на обман. Терпящий наводнение паломник просит святого Михаила избавить его от опасности, — за это он пожертвует ему корову. Волны моря приближаются, он рискует утонуть, и тогда этот человек обещает святому и корову и теленка. Но вот море отступило, он почувствовал себя в безопасности и говорит святому: «Ни коровы, ни теленка». (Как и в ряде других случаев, Жак де Витри приводит слова обманщика и по-французски и по-латыни: «Ne la vache ne le veel», id est: «Nec vaccam nec vitulum tibi dabo». Crane, N 102). Бедняк, которого захватил в плен рыцарь, обещал ему выкуп и назвал поручителем Господа. Он распродал все свое добро, но не поспел к назначенному сроку, и разгневанный рыцарь нападает на дороге на какого-то богато одетого монаха, едущего верхом на превосходном коне. «Чей ты?» — спрашивает рыцарь монаха. Тот: «Нету меня иного господина, помимо Бога». Рыцарь отнял коня у монаха со словами: «Твой господин, из чьей челяди ты и чьим слугой себя считаешь, поручился мне, и я желаю, чтоб ты за него расплатился». Вскоре явился и бедняк со своим выкупом, прося извинения за задержку. Рыцарь: «Забери, друг, свои деньги и ступай себе, ибо твой поручитель тебя освободил» (Crane, N 69).
В другом «примере» Жака де Витри фигурирует знатный человек, который вступил в монастырь и плохо выполнил приказ аббата продать на рынке старых ослов: честно сообщая тем, кто к ним приценивался, что ослы устали от работы, он ничего не смог продать. В ответ на упрек аббата он сказал, что не желал ложью повредить своей душе, и более с подобными поручениями его не посылали (Crane, N 53. Ср. ЕВ, 442, 443). Этот рассказ имеет позднейшую бретонскую версию «Корова святого Петра». Когда Христос и апостолы странствовали, они на время устроились в Бретани, и их корова постоянно причиняла ущерб полям соседей. Решили они ее продать, и послали святого Петра на ярмарку. Однако апостол возвратился с коровой. Господь спросил его: «Почему не продал ты корову? Плохой был рынок? Ее нужно было продать за двадцать экю». Петр отвечал, что многие собирались ее купить, но когда он говорил об ее вороватости, то никто не захотел ее взять. «Старый дурень, — вскричал Христос. — В этой стране никогда не говорят о недостатках животного на рынке, пока оно не продано и не получены деньги» (Crane, 156–157). Эта версия возникла, по-видимому, на основе приведенного выше или подобного ему «примера».
Амбивалентной оказывается в «примерах» и нечистая сила. Не повторяя рассказов о «добрых злых духах», рассмотренных мною в другой работе[28], я хотел бы отметить, что бесы нередко выступают в проповеднической литературе в роли существ, покорных богу и деве Марии, почитают и выполняют их волю. Они могут быть даже проповедниками, и притом неплохими. Жак де Витри слыхал о демоне, который вселился в одержимого, его устами разъясняя Священное писание. Некий святой спросил его, как он может проповедовать истину, будучи ее врагом, а бес отвечал: «Делаю так во вред слушающим: хоть и слышат они об истине, а не поступают соответственно, и тем делаются хуже, чем были» (Crane, N 151).
У этого демона, оказывается, был тайный умысел. Но другой черт, видимо, желал просто-напросто посрамить проповедника, вызвавшего одобрение жителей какого-то города. Среди слушателей находился одержимый, устами которого бес заявил: «О люди, этот брат ничего не сумел сказать по сравнению с тем, что я мог бы вам поведать в проповеди, если б мне была дана возможность ее прочитать. Созовите народ, и я открою вам истину, ни в чем не солгу и никому не причиню зла». Горожане собрались, и он стал цитировать многие авторитеты и рассказал, как Господь послал в мир пророков и проповедников и меньших братьев (миноритов). «Знайте же, — заключил он проповедь, — я дьявол, который принужден проповедовать перед вами истину с тем, чтобы сильнее мог я обвинять вас, коль не будете поступать по правде, и вот покидаю я тело этого человека». Выйдя из одержимого, он сломал часть дома и исчез (ТЕ, 301). Проповедующий христианскую истину бес — в этом содержится некоторая доля иронии и, если угодно, самоиронии!
Ленивый монах вместо того, чтобы идти к заутрене, частенько оставался в постели, и однажды ночью дьявол схватил его за шиворот, притащил в церковь и на глазах всей братии так сильно стукнул головой о пол, что чуть было не проломил ее. «Вы говорите, — обратился он к монахам, — будто дьявол не творит никакого добра, а вот приволок же я вашего монаха на молитву» (ТЕ, 124. Ср. 276). Метафизическое зло на уровне народной религиозности утрачивает свою абсолютность.
В конфронтации и близком контакте с людьми, фигурирующими в «примерах», потусторонние силы как бы заражаются от них человеческими качествами и далеко отходят от установленного канона. Незачем повторять, что носители сакрального начала сохраняют при этом всесилие и всеведенье, но они лишаются своей статуарности; строгая иерархическая вертикаль, по которой теология строит связь между обоими мирами, теряет свою четкость, отчасти сменяясь отношениями «горизонтальными». Благочестивый обитатель Камбрейского диоцеза по имени Иоанн, добывавший пищу трудом рук своих, попал однажды в
