Виктория лениво моргает, она уже привыкла к манере Ройса «нападай первым».

Ее глаза скользят к моим.

– Зоуи с удовольствием посмотрела бы, как ты играешь.

Моя кровь закипает, и я двигаюсь вперед.

– Ну, это было чертовски храбро, Вик-Ви. – Ройс называет Викторию тупым прозвищем, которое он придумал для нее, и отступает, прекрасно зная, что ему сейчас лучше держаться подальше.

Она наклоняет голову, но карие глаза ждут ответа.

– Я не уверен, что ты понимаешь ситуацию, – говорю я. – Ты в этом доме не потому, что заслужила. Ты здесь, потому что мы не можем доверять тебе вне его. Мы не можем позволить тебе болтать о вещах, о которых город еще не знает, но если ты попытаешься указывать мне, что делать с моей дочерью, как будто ты знаешь лучше меня, я вышвырну тебя так быстро, что у тебя закружится голова. – Я подхожу вплотную, и она втягивает губы. – И я говорю не о том, что ты покинешь этот дом, а о том, что тебе придется убраться из нашего города.

– Можешь попробовать, – отвечает она.

Боковым зрением я замечаю, как Мэддок поднимается на ноги.

Толкаю Викторию, но она не двигается с места, ее подбородок приподнят, она смотрит мне в глаза.

– И что ты будешь делать, а? Как ты меня остановишь, Кэптен Брейшо?

Ее рука опускается на мое предплечье, такое чувство, что она пытается успокоить меня своим прикосновением, своим взглядом… как будто у нее есть на это право.

Моя челюсть напрягается.

– Я не веду себя злобно, нагло или как-то еще, в чем ты пытаешься убедить себя, – говорит она так, чтобы слышал только я.

Черт возьми, если это не хуже, чем если бы она выкрикнула свои слова мне в лицо.

Я говорю так же тихо:

– Ты ничему не научилась, Виктория? – Когда ее глаза напрягаются, я продолжаю: – Ты хочешь вести себя так, как будто знаешь нас, но что же тогда ты шепчешь? Разве ты еще не поняла, что у нас это не работает? У нас нет запретных тем для разговоров, мы ссоримся, мы трахаемся там, где нам нужно и когда нам нужно. Мы не прячемся друг от друга. – Мои глаза начинают дергаться. – Ты солгала, что знаешь мою дочь, и ты смеешь говорить мне, что, черт возьми, с ней делать, как будто твое гребаное мнение, высказанное шепотом, имеет значение. – Я сбрасываю ее руку и делаю шаг назад. – Так вот, никакого значения оно не имеет.

Она облизывает губы, а когда я отхожу, мне в спину летит:

– Будет иметь.

Мои глаза выпучиваются, и будь я проклят, если меня не поразили ее слова.

Да она просто сумасшедшая.

Мэддок, открыв рот, садится на диван, Ройс застыл, а Рэйвен наклоняется вперед, наблюдая.

Если Виктория и замечает наше удивление, она этого не показывает.

Она подходит ко мне, и ее рука взлетает, чтобы схватить меня за подбородок и притянуть к себе. Ей хочется видеть мои глаза.

Сердце тяжело колотится в горле, когда я смотрю сверху вниз на эту девушку… которая все испортила.

Меня бесит, что я хочу тебя, красавица…

– Я никуда не собираюсь, но у меня такое чувство, что если бы я попыталась исчезнуть… ты бы остановил меня.

Сильное напряжение сковывает мои лопатки.

– Если ты думаешь, что я буду преследовать тебя, ты ошибаешься. Я сказал, что хочу трахнуть тебя, Виктория. Я ни черта не говорил о том, что хочу тебя. Разница большая.

– О, но ты хотел, Кэп. – Ее щеки краснеют от гнева. – За несколько минут до того, как твоя дочь подбежала к тебе в саду, ты ясно дал понять, чего хочешь.

Я заглушаю ее слова смешком, стараясь не замечать легкого прищура в уголках карих глаз.

– Хочу? – Моя усмешка далека от игривой. – Я сказал, что хочу тебя, красавица? – Я заставляю себя небрежно скользнуть по ней взглядом. – Хочу, но не твое сердце, не твою душу, не тебя. Мое желание – это где-то глубоко в паху, подстегиваемое теплым телом, с которым я могу поиграть.

– Ну и кто теперь лжец? – не сдается она.

Я ухмыляюсь сквозь гнев.

– Держись за эту частичку уверенности, и тебе будет хорошо, когда я разорву ее на куски.

Что-то тускнеет в ее взгляде, но она быстро справляется.

– Я и не знала, что ты такой мудак.

– О да, ты совсем меня не знаешь. – Мое дыхание опаляет ее лицо. – Не прикасайся ко мне. Не разговаривай со мной. Но главное – не смотри на нее.

Это ее заводит, напряжение мгновенно искажает ее черты, и впервые за сегодняшний вечер я вижу беспокойство.

– Ты хочешь, чтобы я бегала от трехлетнего ребенка? Отказать ей? Игнорировать ее, если она позовет меня?

– Ей два года. И – да.

– Через три месяца ей исполнится три, и твое «да» – это несправедливо, – парирует она.

Я тесню ее, и она, споткнувшись, отступает на шаг назад.

– Справедливо – это мнение, а твое мнение здесь так же бесполезно, как и твое слово.

Она плотно сжимает губы, прежде чем сказать:

– Что случилось с самым логичным из Брейшо, который умеет управлять своим гневом?

– Видимо, я был ослеплен блондинкой, – вылетает у меня.

Она проводит языком по зубам и отводит взгляд.

– Верно…

Я смотрю на нее, думая об одном: я не могу допустить, чтобы она бродила по коридорам дома, где может столкнуться с моей маленькой девочкой. В пятницу в нашей школе начались каникулы, так что в течение следующих семи дней, пока мы впятером не вернемся в школу, ей негде перекантоваться.

Меня это не устраивает.

Поэтому, когда она проходит мимо меня, я пропускаю ее, позволяя ей думать, что наш разговор окончен, но тут же добавляю:

– Не выходи из своей комнаты на этой неделе, если только не захочешь вылететь со скоростью света. Не должно быть никаких признаков твоего существования.

Она колеблется секунду, прежде чем подняться по лестнице и исчезнуть из виду.

Убедившись, что она ушла, я делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к остальным.

Рэйвен ухмыляется, а мои братья еле сдерживают смех.

Они знают, что я нагло, черт возьми, солгал насчет природы «хочу», но ей нужно попотеть, а мне нужен знак, что ей не наплевать. Реальный шаг, а не замаскированный под повестку дня или совершенный из страха.

Проблема в том, что в нашем мире трудно отличить одно от другого.

Правда всегда приходит в самый неподходящий момент… как три года назад, когда я заставил себя забыть