живем, всем угождаем. А угождать надо только правде и правым.

В любом случае надо выйти из ситуации с достоинством.

– Ладно, – сказал Эрих. – Тогда выбросьте.

– Гордый какой, – пробормотала фиолетовая.

Эрих уже ненавидел ее. Она была яркая. Такие считают себя красивыми. У нее голубые самоуверенные глаза. Низенькая, довольно плотная. Белая футболка с какими-то серебряшками на объемной груди. Короткие и кривоватые тонкие ножки в обтягивающих джинсах. Это уж обязательно: чем кривее ноги, тем плотнее надо обтянуть. Я себя не стесняюсь, я собой горжусь.

– Вот я кладу, – сказала цветочница, – а вы хотите – берите, хотите – нет.

И положила букет на прилавок перед Эрихом.

Эрих взял букет и пошел к выходу.

На улице сунул букет в урну. Она с утра была пустая, букет уместился полностью. Никого вокруг это не удивило. Никто ничему не удивляется, все ко всему привыкли. Почему? Ответ прост: разрешая другим делать что угодно, ты разрешаешь и себе.

Эрих отошел в сторону, туда, где стояли машины.

Вспомнил, что пропустил два занятия на курсах вождения. Ну и ладно. Не надо обманывать себя, он не хочет водить и не хочет покупать машину. Это не в его характере. А делать надо только то, что в твоем характере.

От стоянки он наблюдал и вскоре увидел, как выходит фиолетовая девушка. Настолько дура, что и цветы купила фиолетовые. Она подошла к своей машине. Машина тоже была фиолетовая. Эта девушка не просто дура, а полная дура. Она села в машину и уехала.

Эриху представилось, что она живет рядом. Купила с утра цветы, чтобы вечером поехать на день рождения. К подруге. Не исключено, что она лесбиянка. Но потом, ночью, она вернется. Поставит машину в темном дворе и пойдет к дому. А в подъезде, в тамбуре, – Эрих.

– Ну, здравствуй, глупышка, – скажет он.

Она не успеет закричать, он зажмет ей рот рукой. Обхватит ей голову и свернет ей шею. У нее очень тонкая шея, такую легко свернуть.

Нет, не так. Она сквозь руку начнет что-то мычать.

– Будешь орать, убью, – скажет Эрих и отпустит руку.

– Сам ты дурак, – скажет она. – Ты мне понравился, вот я и грубила. Мне такие мужчины никогда не дарили цветов. Пойдем ко мне.

Они пойдут к ней. В квартире все фиолетовое – стены, шторы, ковер. А мебель белая. Но она включит специальный свет, и мебель тоже станет фиолетовой. И они упадут на ковер. Она его разденет. И он ее разденет. Будут кататься по ковру, голые, фиолетовые.

А когда он ее убьет, зарежет большим кухонным ножом, кровь тоже будет казаться фиолетовой. Эрих ясно увидел густую растекающуюся лужу. Только тогда фиолетовая девушка станет красивой.

Эрих бесцельно бродил по окрестностям, раздраженный и злой.

Чтобы успокоиться, пошел в парк. Там много детей, мам. Есть молодые пары. Почтенные пенсионеры. Там обычно все лучше и приличней, чем в других местах.

Но сегодня все показалось неправильным и нечестным. Мамы, гуляя с колясками или сидя возле детских площадок, говорят по телефону или что-то там смотрят. Им наплевать на детей. Мамы при этом жирны, толстобедры, вислогруды. Они старались быть в форме, когда искали и добивались, от кого родить. Родили – все, дело сделано.

А вот еще не родившая и наглая. Она лежит на лавке с парнем. То есть он сидит, а она лежит головой на его паху, расставив голые ноги в шортах. Она о чем-то смеется с парнем, он тоже податливо смеется. Она может с ним сделать, что захочет, и знает это. Но не знает, дура, что он за это ей потом отомстит.

А вот пожилая пара, они едят мороженое. Он в легком бежевом летнем костюме, она в белой кофточке и голубых брючках. Беседуют. Изображают отдыхающих престарелых интеллигентов. Но никого не обманут. Они предали и продали великую страну, в которой все было пусть не так хорошо, но справедливо.

Эриху захотелось мороженого. Его продавали у пруда с тележки под тентом, оно было особенное: цилиндры на палочке макались в горячий шоколад или во фруктовую глазурь.

Там была небольшая очередь. Половина без масок. Продавщица-казашка – в маске, но это понятно, им положено, иначе штраф. Мы честные только за деньги или под угрозой их лишиться. Продавщица кого-то напомнила Эриху. Цветочницу? Нет. Но кого?

Он не успел понять, стоял уже перед мороженщицей. Взял ванильное в молочном шоколаде. Неспешно и аккуратно облизывая, дошел до выхода из парка, где была трамвайная остановка. Удачно – тут есть урна, можно выкинуть палочку, обернутую салфеткой, что Эрих и сделал.

На остановке, на лавке, спал бомж. Черные грязные ботинки стояли рядом. Из-под грязных джинсов высовывались ноги в черных носках, один с дырой, из дыры торчал большой палец с длинным желтым ногтем. Лицо бурое, веки опухшие. Под головой пакет с чем-то.

Бомж страшно вонял, Эрих с отвращением и наслаждением вдыхал этот запах. Огляделся. Хоть и день, но никого нет. Это объяснимо, трамваи сейчас ходят редко. Был ремонт путей, после ремонта изменился график. В худшую сторону. Все изменилось в худшую сторону. Но бомжу, наверное, все равно. Лишь бы было что выпить. Как он жутко пахнет. Он портит жизнь окружающим, от него никакой пользы. Собаки, которых Эрих не любит и которых полно в парке вместе с хозяевами, и то полезней. От них радость хозяевам.

Всем будет только лучше, если бомж умрет, но он живучий. Все плохое умеет выживать.

Эрих обязан что-то сделать. Если не сделает, будет мучиться. Потому что пришла пора что-то сделать.

И опять Эрих увидел подсказку. Железный арматурный прут. Он лежал в траве у ограды. Зачем и как попал сюда, непонятно. Может, именно для того, чтобы пригодиться Эриху. А вокруг по-прежнему никого. Эрих достал из кармана носовой платок, через него взялся за прут, поднял его. Прут был в меру весомым, в меру длинным, ловко и ладно держался в руке. Как и положено оружию.

Теперь не спешить. Но и не медлить. Подойти, еще раз оглядеться и точным ударом вонзить прут в горло бомжу. Это беззащитное, мягкое и смертельное место. Главное – не запачкаться. Вонзить и тут же отскочить.

Эрих приблизился к бомжу, встал над ним. Перехватил прут – он держал его до этого в кулаке боевой частью вперед, как держат шпагу, а надо боевой частью вниз, как держат лом или лопату, когда колют лед. Эрих готов был размахнуться, и тут показался трамвай. Он был еще далеко, но при нем ничего делать