ー Мистер Фирсон! – окликнул его молодой возглас.

На холме стоял Чарли, придерживая за талию Элизабет. Прося прощения, Генри покинул Лилиан, оставив её в растерянных чувствах: с одной стороны, она до конца не могла признаться себе в симпатии к юноше, а с другой, её губы почти дотянулись до заветного первого поцелуя. В любом случае причины прерваться были вполне справедливы, а это означало, что шанс на благополучное завершение их непроизвольного начала есть.

ー Слава богу, мы вас нашли. – переводя дух, произнёс Чарли. – Элизабет упала посреди зала. Сперва предположили, что это обморок, но может быть и ещё что-то. А потому, Роберт отправил к вам. И только по случайному стечению обстоятельств, мы прошли этой дорогой, на пути к вашему дому.

Генри жил в нескольких минутах ходьбы от парка, поэтому дорога не отняла много времени. Чарли было предложено остаться в холле, пока врач занимается осмотром девушки. Проверив основные рефлексы и поговорил с Элизабет, Генри с филигранной точностью выставил диагноз: “Переутомление!” – порекомендовав уйти хотя бы на трёхдневный больничный, поскольку для неподготовленного организма, работа по двенадцать часов на ногах – это совершено не то, что идёт ему на пользу. Оставив Элизабет дремать на диване, Генри вышел в холл, чтобы перекурить с Чарли и обсудить детали состояния пациентки.

Вернувшись, они обнаружили, что комната пуста. Кликнув Элизабет, стало понятно, что она добралась до кабинета. Её застали возле книжного шкафа с маленькой коробочкой, издалека напоминающей нечто похожее на футляр для наград. Окружающим понадобилось всего несколько мгновений, чтобы пронаблюдать на лице Генри переход от удивления до гнева, который он не смог скрыть, даже если бы всем сердцем возжелал этого.

ー Что вы здесь делаете! – возмутился Генри, выхватывая коробку из рук Элизабет. – Кто вам позволил разгуливать по дому и брать всё, что заблагорассудиться?!

ー Простите, что взяла это без спроса, но … – попыталась оправдаться Элизабет. – Я очнулась, никого не было рядом и да, мне захотелось осмотреться. Эта коробочка подпирала книжный стеллаж, и мне показалось, что такая вещь не может быть простой…

ー Это не вам решать! – перебил её Генри. – Не вам меня судить! Вы не имеете ни малейшего понятия о том что попало в ваши руки! А теперь – уходите; берите Чарли и уходите отсюда. Всё, что было в моих силах, я уже сделал.

Оказавшись за порогом дома, Элизабет неожиданно проронила слезу. В непонимании произошедшего ей было проще обвинить себя, чем понимать истинные мотивы собеседника. Её любопытство никогда не доставляло ей такого неудобства, как сейчас. И только обняв Чарли, она смогла взять себя в руки и отправиться в пансион, оставив дом мистера Фирсона, из которого продолжали доноситься приглушённые звуки.

Для Элизабет и Чарли, всё произошедшее выглядело, как обыкновенная неурядица, что неоправданно была так бестактно трактована. В отличие от них, Генри не мог себе позволить настолько наивные представления. После того как по кабинету были разбросаны бумаги, а на стене появилась пара новых вмятин, он, наконец–то, смог забиться в угол комнаты, уставившись в пустоту…

В дороге Чарли и Элизабет разговорились: там не было душевных откровений, романтичных признаний или грязных обсуждений. Это была непринуждённая беседа, которая помогла отвлечься от событий последних часов и настроиться на то, что всё в итоге будет хорошо.

Безлюдье в пансионе позволило Элизабет перевести дух в зале, пока Чарли обсуждал все подробности с Робертом. Тем не менее тишина была прервана, когда в бар зашли Кэтрин и Лилиан, которые весьма экспрессивно обсуждали события дня.

Заказав пару салатов, они заняли так полюбившийся им дальний столик, чтобы уединённо всё обсудить. Впрочем, для всех окружающих в этом не было особого смысла, поскольку их звонкие голоса были слышны даже на соседней улице.

ー А он что?

ー А что он: приготовили обед, поговорили о жизни, немного выпили и случилось то, что случилось. Впрочем, удивило меня совсем не это. Удивил меня тот факт, что после всего свершившегося, мне не захотелось никуда уходить, как это обычно происходит. Вместо этого мы лежали, обнимались, и в какой-то момент я поймала себя на мысли, что всё даже слишком хорошо, чтобы быть правдой. Он так старается ради меня; старается быть кем-то большим, чем просто любовником. И тут мне стало так не по себе, что я хотела всего лишь его использовать, не допуская ни единой мысли о чём-то большем. Но сегодня всё изменилось: я поняла, что могу хотя бы попытаться дать волю чувствам. Сегодня я согласилась стать его девушкой…

ー Прими мои поздравления, Кэтрин. – прослезившийся произнесла Лилиан. – Зная, сколько лет ты была в одиночестве, я понимаю, как нелегко было тебе решиться на этот шаг. Разве что остаётся вопрос о том, как же ты теперь будешь работать?

ー Пока не знаю, но одно понятно точно – он до безумия ревнив. Мы ещё не обсуждали эту тему всерьёз, но, скорее всего, именно так будет выглядеть закат моей карьеры. Спустя столько лет, я, наконец-то, узнаю, каково это – принадлежать всего лишь одному мужчине. – усмехнулась Кэтрин. – И что мы всё обо мне, да обо мне: как прошла твоя встреча с прекрасным юношей?

ー Я вела себя как полная идиотка, но, похоже, именно это и нужно было для того, чтобы привлечь его внимание. В какой-то момент мы практически поцеловались, но нас отвлекли. – ответила Лилиан, доставая бордовый ежедневник из сумочки. – Он ушёл, а я написала пару строк, находясь в объятиях вдохновенья:

Твой взгляд рождает лёгкое смущенье –

Он создаёт неистовый букет:

Из ярких чувств, с оттенком возмущения;

Повязанный надеждой на дуэт…

Элизабет, будучи невольным слушателем этого произведения, не смогла сдержать себя, чтобы остаться к нему равнодушной. Захлопнув дверь своей комнаты, она рухнула на кровать и зарыдала. Те любовные чувства, что она питала к доктору все эти недели, оказались растоптаны четырьмя строчками. Инсценированный обморок, письмо с признанием, что было оставлено на столе в кабинете – всё это больше не имело никакого смысла. Теперь оставалось только гневить небеса, за ту боль, что была рождена собственными ожиданиями…

Возмущение

Порой в нашей жизни нет места жалости и состраданию, особенно по отношению к самому себе. Нас учат быть сильными, заставляя скрывать и не показывать свои слабости на людях. И хоть в отличие от мужчин, у женщин есть некоторые привилегии в этом вопросе,