подсказать, посоветовать. Толя рассеянно слушал их, мысли его были заняты другим. Он выскользнул из класса в вестибюль и из автомата позвонил Наташиной бабушке. К телефону подошла ее мама. Она строго спросила:

— Кто это?

Толя уклончиво ответил:

— Товарищ из класса.

— Какой товарищ? — спросила Наташина мама.

Толя назвал себя.

— Ясно, — сказала Наташина мама так, что Толя понял это, как «тот самый, который простудил мою дочь», и робко спросил:

— Как она себя чувствует?

— Видишь ли, Толя, у нее по-прежнему держится температура. К тому же она почему-то стала очень вялой. И даже твои рисунки ее не веселят. Пойми меня, Толя, правильно, но мне кажется, что они даже наоборот навевают на нее грусть. Правда, она сегодня ждала от тебя какой-то рисунок.

— Он еще не готов.

— Ты же нарисовал их штук двадцать! — удивилась Наташина мама. — А почему же именно тот, который она ждет, не готов?

— Не получается.

— Я, конечно, понимаю. Но, Толя, врачи сказали, что Наташе вредно волноваться. Я еле упросила их сегодня пустить меня с бабушкой буквально на десять минут. Я бы попросила тебя, прежде чем что-то передавать Наташе, показывать мне. Я очень волнуюсь за нее. Договорились?

— Да, но… — Толя хотел было сказать, что рисунок, который ждет Наташа, не очень уж веселый.

Наташина мама истолковала его замешательство по-своему.

— Я не думаю, что у вас есть какие-то особые секреты, в которые нельзя посвятить родителей, — сказала она, — и ты должен понять меня правильно. Ты же не хочешь сделать ей ничего плохого…

— Нет-нет! — испуганно выкрикнул Толя.

— Извини, может, я неточно выразилась, но у меня сейчас все прямо из рук валится…

— У меня — тоже, — искренне признался Толя.

— Вот видишь, мы поняли друг друга, — сказала Наташина мама. После разговора Толя подошел к мольберту, вокруг которого толпились ребята. Вид у него был грустный, даже подавленный. Ребята молча разошлись.

«Как быть?» — думал Толя. Наташа ждала рисунок, а он никак не мог закончить его. Да уже и готовый, он вряд ли бы понравился Наташиной маме — в нем было мало света. Вернее, свет был, еле уловимый, золотистый, но все же «Поляна света» получалась не праздничной, а грустной. Такой рисунок навеял бы на Наташу только печаль.

Толя взял кисть и, подчиняясь грустному настроению, несколькими мазками нарисовал тонкую дождевую струйку, потом еще одну, еще… Опомнился, когда за его спиной кто-то удивленно ахнул.

Толя отошел от мольберта. За косыми струями дождя и размытая кромка поляны, и недорисованные сосенки-невелички выглядели естественно; воздух над ними был почти осязаемым, словно где-то в пасмурном небе, сквозь брешь в туче, пробился луч солнца, и воздух над поляной, насыщенный микроскопическими капельками воды, вспыхнул золотистым пламенем. Казалось, вот-вот иссякнут струи дождя и над поляной засияет многоцветная радуга.

Хозяин Сеженского леса

Васька и его друзья

Васька Бликов проснулся около четырех часов. Как он поднимался в такую рань, Васька и сам не знал. Просто с вечера загадает: встану с солнышком. Едва облака порыжеют, а макушки деревьев еще дремлют, сон с Васьки как рукой кто снимает.

Затаившись под одеялом, он прислушался: мать неторопко позвякивала посудой на кухне. Едва скрипнули ступеньки крыльца, Васька соскочил с кровати.

Мать Васьки, Полина Андреевна, не любила, когда он уходил за грибами чуть свет.

— Еще навстаешься! — ворчливо причитала она. — В детстве только и поспать. Когда женишься, крикунок появится… ночь и день перепутаешь. Да и куда нам столько грибов? Все одно по знакомым раздадим.

В последние дни ее недовольство возросло. Через две недели сын уезжает в город, в лесной техникум. Сколько из-за этого было слез-то пролито! Сколько раз она отговаривала его: и зачем тебе учиться, раз собрался в деревне жить, и работа лесника опасная — встретишься с браконьерами. Чего только не говорила Полина Андреевна!

Васька не возражал, лишь тихонько посапывал носом — верный признак, что любые упреки вытерпит, а от своего не откажется. Характер у него — отцовский. Он так же вот сказал однажды, что уедет в город, и через месяц уволился из колхозных мастерских.

— Нам, Полина, уже под сорок, — твердо сказал он. — Не грех под старость со всеми удобствами пожить. Разве не заслужили?..

Года три он скитался по общежитиям, а потом другую семью нашел. Но все равно писал, просил, чтобы Полина Андреевна простила его, и еще об одном просил, чтобы сына отпустила после восьмого класса к нему.

«У нас при машиностроительном заводе есть свой техникум, — писал отец, — конкурс в нем невелик. Через четыре года Васек станет спецом. Пойдет на наш завод и опять же у меня под присмотром будет. А там, глядишь, в институт махнет. Он у нас — головастый!.. Так что пускай приезжает. У нас квартира трехкомнатная. Дети у жены Любы уже взрослые. С нами не живут. Места Ваську хватит. Знаю, что ты, Полина, не приедешь, но все равно приглашаю в гости. Уже пора бы и простить».

Всем своим естеством Полина Андреевна противилась этому предложению. Но ради сына, ради его благополучия смирила себя и рассердилась, когда он равнодушно выслушал то, о чем мечтало большинство деревенских мальчишек.

— Не, меня к железкам не тянет, — сказал он и съежился под гневным взглядом матери. И без того невысокий, стал еще ниже, непропорционально длинные, тонкие в запястьях руки его лучинками торчали из коротких рукавов клетчатой рубашки.

И теперь, перед расставанием, Полину Андреевну охватил до конца еще не осознанный страх одиночества.

«Не пущу, никуда не пущу! Пусть живет только со мной», — говорила она себе и далеко за полночь, осторожно ступая босыми ногами по половицам, подходила к кровати сына. Прислушиваясь к его ровному дыханию, не касаясь почти, нежно гладила высунувшиеся из-под одеяла руки, волосы и, немного успокоившись, укладывалась сама.

В обед она придирчиво следила, как он ест, подливала суп, приговаривая:

— Наедайся, на столовских-то харчах не больно разжиреешь!

— Каждый лишний килограмм веса на три года сокращает жизнь, — серьезно замечал Васька.

У незнакомых людей его рассудительность вызывала добродушную улыбку. Ростом Васька невелик, волосы торчат ежиком. Он и на восьмиклассника-то не похож. Казалось, что случайно забежал в класс «длинноволосиков» — так малышня дразнила старшеклассников, отвоевавших право носить длинные волосы. И хотя Ваську частенько называли однокашники «лысым», он не сдавался. Щурил и без того узкие глаза с желтой хитринкой и насмешливо говорил:

— Умная