душу, это то, что я посланный Тобой работник (раб), именно работник Твой, хочу работать Тебе Твое дело, любить, и чтобы Ты, когда придешь за мной, застал бы меня на работе.

Еще думал в молитве: жизнь дана мне только под условием делания дел любви. И жизнь дана мне, как талант, для роста; расти же жизнь не может иначе, как делами любви. И моя жизнь истинная есть только та, которая взращена мною. Так что не сохраняя эту жизнь, а только тратя ее, я приобретаю жизнь истинную, вечную. – Еще в молитве думал о прощении грехов, как Христос говорит: прощаются тебе грехи твои. Ведь это не что иное, как сознание греха, зла его, сознание такое сильное, что повторение греха становится невозможным. Стоит сознать так грех, чтобы последствия его перестали связывать; напротив, когда сознал грех и освободился от него – познаете истину, и истина освободит вас – то последствия греха не то что радостны, но нужны, без них бы хуже, и они не тяжелы. Например, я обидел человека, он страдает. Это-то мне и нужно теперь, чтобы искупить перед обиженным мою обиду… Сознание греха освобождает от него. Познаете истину, и истина освободит вас. Прощаются грехи преодоленные.

Дневник, 21 ноября 1890 г., Ясная Поляна, т. 51, стр. 109.

Все так же радостно молюсь. Молитва всегдашняя теперь: Не людям, а Тебе и перед Тобою работаю, и не этой жизнью хочу жить, а всею – тою истинною, бессмертною.

Дневник, 23 ноября 1890 г., Ясная Поляна, т. 51, стр. 109.

Вчера и нынче, как заведенные часы, жил и писал и молился. Писал много… Но вечером усталость мысли полная…

Молитва постоянная: хочу жить не себе, не людям, но Тебе. Нынче хотел задремать и лежа думал: не себе, не людям, т. е. не тому, что ясно, ощутительно, наверно есть. И всем этим жертвовать тому, чего не видишь – Богу. А что как его нет. И мне стало не то что страшно, а памятно, как бывало страшно. Любовь разрешает и сомнение о Боге – тем, что при любви не может быть того вопроса, который вызывает сомненье. Сомнение вызывается страхом за себя, за свою личность; а при любви ее нет.

Дневник, 26 ноября 1890 г., Крапивна[78], т. 51, стр. 110–111.

Я, ища помещения, ходил к Юдину[79]…, он сказал мне, что читает: Слава тебе Боже, Царю Небесный, Богородица, Символ веры, Возбранной, Достойно и еще что-то – ясно показывают, как вместо Христовой веры подставлена языческая, в которой молитва есть талисман.

Дневник, 28 ноября 1890 г., Ясная Поляна, т. 51, стр. 109–110.

Молитесь всегда, чтобы не впасть в искушение: Не хочу, или, лучше, хочу не жить для (своей похоти) своего тела теперь, не хочу жить для славы людской здесь, хочу жить для любви божеской всегда и везде. Так хочу молиться.

Дневник, 15 декабря 1890 г., Ясная Поляна, т. 51, стр. 111–113.

Нынче утром вышел, и меня встретил Илья Болхин[80] с просьбой простить: их приговорили на 6 недель в острог. Очень стало тяжело, и целый день сжимает сердце. Молился и еще буду молиться и молюсь, чтобы Бог помог мне не нарушать любви. Надо уйти…

Нынче, молясь об искушениях славы людской, о том, что презирание нас людьми должно быть радостно для нас, думал об юродстве, прикладывал его к себе и почувствовал опасность юродства для такого слабого человека, как я.

Если совершенно отрешишься от людского мнения о себе, будешь даже искать осуждения, то лишишь себя сдерживающей силы людского мнения, которое для слабого человека еще нужно. Я думаю, что это есть ахилесова пята юродства. Начнет делать для того, чтобы люди осуждали его, а потом отдастся соблазну.

Писал нынче – немного, но как-будто подвигаясь. Начал вчера Коневскую[81] сначала. Очень весело ее писать. Теперь 10. Иду наверх. Помоги, Отец, перед тобою, живя для твоей любви, развязать зло.

Дневник, 16 декабря 1890 г., Ясная Поляна, т. 51, стр. 113.

Встал в 10. Гулял. Молился. Молитва становится чем-то механическим: стараюсь прочесть все. А между тем жаль оставить ее. Нынче что-то сильно думал во время молитвы, теперь забыл.

Дневник, 20 декабря 1890 г., Ясная Поляна, т. 51, стр. 114.

Нынче, 20, очень было тяжело нравственно – тоска, все дурно, и нет любви. Молитва становится формой. Маша уехала. Дурно жил, очень дурно.

Дневник, 25 декабря 1890 г., Ясная Поляна, т. 51, стр. 115.

Теперь 8, пойду наверх. Все эти дни грустно, и молитва становится механической. Одно утешает, укрепляет: жить так, чтоб увеличивать любовь в других и в себе – жить – перед Богом.

1891 год

Дневник, 25 января 1891 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 5.

Посетителей никого заметных не было. Сережа и Ильюша. С Сережей все так же тяжело. Он все более и более удаляется с своей службой, которая представляется ему делом. Илья, которого я отвозил[82], сказал мне: за что ты так Сережу преследуешь? – И эти слова его звучат мне беспрестанно укором, и я чувствую себя виноватым. Все молюсь, но все холоднее. Все это последнее время нравственно отупел.

Дневник, 11 февраля 1891 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 7.

Я фарисей: но не в том, в чем они упрекают меня. В этом я чист. И это-то учит меня. Но в том, что я, думая и утверждая, что я живу перед Богом, для добра, потому что добро – добро, живу славой людской, до такой степени засорил душу славой людской, что не могу добраться до Бога. Я читаю газеты, журналы, отыскивая свое имя, я слышу разговор, жду, когда обо мне. Так засорил душу, что не могу докопаться до Бога, до жизни добра для добра. А надо. Я говорю каждый день: не хочу жить для похоти личной теперь, для славы людской здесь, а хочу жить для любви всегда и везде; а живу для похоти теперь и для славы здесь.

Буду чистить душу. Чистил и докопал до материка – чую возможность жить для добра, без славы людской. Помоги мне, Отец. Отец, помоги. Я знаю, что нет лица Отца. Но эта форма свойственна выражению страстного желания.

Дневник, 17 февраля 1891 г., Ясная Поляна, т. 52, стр. 13.

В Русских Ведомостях статья Михайловского о вине и табаке[83]. Удивительно, что им нужно. Но еще удивительнее, что меня в этом трогает и занимает.