домом. Хочу выразить ему глубокую благодарность и сказать, что если мне удалось что-то сделать в науке, то в большой мере я этим обязан Институту им. Герцена.

2. Я мог бы многое сказать в свое оправдание. В настоящем же заявлении полагаю необходимым сослаться лишь на то, что в течение моей четвертьвековой работы в институте я делал все, что было в моих силах, стремясь внушить моим слушателям любовь к поэтическому слову, интерес к гуманитарной науке, уважение к подлинным ценностям культуры. В лекционном курсе по теории и истории перевода, который я вел много лет, я неизменно проводил мысль о важности взаимопроникновения культур и их взаимообогащения за счет друг друга, о переводе, как практическом осуществлении интернационализма в области науки и художественной литературы. Едва ли найдется среди моих собратьев, аспирантов или слушателей хоть один, кто бросит мне упрек в том, что в течение этих 23-х лет я недобросовестно или с вялым равнодушием исполнял свои обязанности, или что учил своих учеников не тому, чему их следовало учить. Сознание выполненного долга позволяет мне испытывать хотя бы некоторое удовлетворение.

Разумеется, это удовлетворение омрачено событиями последнего времени, послужившими поводом для настоящего обсуждения. Мне остается смириться с решениями, которые примет заседание Ученого совета, — решениями, которые я, может быть, предвосхищаю, подавал заявление об уходе из института. Прошу однако иметь в виду, что магистральная линия моего поведения определяется не двумя или тремя неудачными фразами, написанными в частных письмах и по частному поводу — инкриминируемые мне высказывания извлечены именно из документов подобного рода. В октябре прошлого года я был избран в члены ПЕН-Клуба („за выдающиеся заслуги в области перевода поэтических произведений немецкой литературы и за труды в области германистики“), но официальным письмом и телеграммой отказался от этой чести, заявив, что считаю безнравственным нести ответственность за решения и декларации, которые приняты без моего участия и согласия. Я не мог поступить иначе, потому что судьба моя — здесь.

24 апреля 1974».

Голос: «Иезуитское письмо!»

Выступления членов Совета.

Галина Ивановна Щукина (профессор, зав. кафедрой педагогики). Сожалею, что Эткинда здесь нет, что нельзя ему задать вопросы: выполнял ли он добросовестно свой долг или делал все возможное, чтобы расшатать здание подготовки специалистов, воспитателей, учителей? Я бы спросила: каков его статус в советском обществе? Чью философию он исповедует? Какую идеологию он защищает? Почему он поддерживает активные связи с людьми, порвавшими с нашим обществом? Материал, который нам зачитали, сам за себя говорит. Эткинд — двурушник, и более того (голос: «Он антисоветчик!») Совершенно верно. И никакого долга перед наукой он добросовестно не выполнял. Сейчас все совершенно ясно. Человек подрывает основы нашего строя — и еще пытается сказать о том, что добросовестно выполняет свой долг. Он боролся за антисоциалистические, за антисоветские утверждения относительно нравственности (?). Он разлагал молодежь, призывал ее к борьбе — с каким строем? Со строем, который вскормил и воспитал… (и т. д.). Нет никаких сомнений, что Эткинду не место не только в рядах преподавателей нашего института, но и вообще среди преподавателей нашей молодежи.

Б.Д. Парыгин (профессор, доктор философских наук, зав. кафедрой (философии). Очевидно, Эткинд не родился таким., но его эволюция закономерна. От этой позиции недалеко до другой — до идеологической диверсии. Это несовместимо с пребыванием Эткинда в нашем институте.

Анатолий Иванович Домашнев (декан факультета иностранных языков, профессор, зав. кафедрой германской филологии). Эткинд работал на (факультете иностранных языков… Я сознательно употребил слово «работал». Я все-таки думаю, что Эткинд — антисоветский отщепенец и двурушник. Он не в открытую заявлял о своей антисоветской платформе. Он не уехал в Израиль, а проводил свою политику более тонко. Такая скрытая позиция позволяла ему долго оставаться в наших рядах. Сохраняя внешнюю пристойность, он длительное время проводил эту свою линию. Сейчас надо не долго говорить, а дать оценку. Не место таким, как Эткинд, в советском коллективе преподавателей. Он должен быть изгнан из института и лишен ученого звания и степени, которые тоже получил в нашем институте.

Андрей Иванович Зотов (?) Документы, которые были оглашены, говорят о враждебной деятельности Эткинда. В своем письме он показывает, что его деятельность остается и сейчас; он прибегает и тут ко лжи. Он не только был, но и остается враждебным нашей идеологии, нашему строю. Ему нет места среди наших советских ученых, как недостойно быть не только доктором наук, но и профессором Советского Союза (?!)

А. Мерзон (преподавательница философии). Этот случай должен показать, что нельзя быть двуликим Янусом и сидеть между двух стульев. Сейчас каждый момент нашей деятельности требует особой ответственности. Мы знаем, как критиковал Ленин национализм; то, что мы сегодня слышали, это выражение вывернутого наизнанку еврейского национализма (!). Отступления от нашей идеологии, может быть сначала и не столь значительные, приводят в конце концов к полному крушению.

Павел Львович Иванов (профессор кафедры философии). У меня нет ни одного вопроса к Эткинду. Документы свидетельствуют, что среди нас работал идеологический диверсант, внутренний Солженицын. Он калибром меньше, но по роли в международной реакции они равны между собой. У Эткинда нет двух стульев: он сидит в одном кресле, кресле Солженицына. Надо от него освободиться и сегодня же выдать ему документы.

Проф. Кульба (зав. кафедрой неорганической химии). «Скажи мне, кто твой друг…» Речь идет не об ошибках, а о планомерной, целеустремленной вражеской диверсионной деятельности среди наших советских людей. Эткинду надо было бы порекомендовать отправиться за Солженицыным, — пусть там творит и делает, что хочет.

Иссак Станиславович Эвентов (профессор кафедры советской литературы). Я почти не соприкасался с Эткиндом. Из его письма видно, что он не понимает, что такое советский педагог (в зале шум: «Понимает!»). Он не учитывал того, что педагог — это духовный воспитатель. Он стал духовным отцом для проходимцев, молодых антисоветчиков, распространителей Самиздата. Эти энергичные, но молодые подпольщики — Хейфец, Марамзин — смотрели на Эткинда. Им нужно было благословение человека, который пользуется в обществе каким-то положением. Он был в известной степени знаменем какой-то части молодых, которых тов. Брежнев в речи на XVII съезде ВЛКСМ назвал сорняками. Такому человеку, как Эткинд, не место среди советских педагогов.

Вопрос с места. А в Союзе писателей как он работал?

И.С. Эвентов. Мы в разных секциях. Знаю только его труды и согласен с их оценкой.

Раймонд Генрихович Пиотровский (профессор, зав. кафедрой французского языка). Я думаю, что сердцевина вопроса совершенно ясна. От имени тех членов кафедры, которые познакомились