давая возможности его интерпретировать. Но постепенно фрагменты становились длиннее, шире, и я в конце концов смогла разобраться в механике: он проделал в темной пленке отверстие, повторив прием, использованный в «Тест 1», затем установил пленку на объектив камеры и снял второй набор образов, представляя их так, словно они сами появляются в «окне» отверстия.

Уяснив себе метод Вроба, я продолжала наблюдать за появлением новых кадров, поначалу с вежливым любопытством, потом с беспокойством, прищуриваясь и пытаясь оценить происходящее, потом с растущим интересом. К тому моменту, когда погасло последнее мерцание (скорее, резкий переход в темноту, чем затухание), я всецело находилась во власти увиденного.

Знаете, я могла бы исписать целую главу киноведческим жаргоном, всеми этими специфическими терминами, цитатами и ссылками. Но я на собственном горьком опыте поняла, как мало интересуют людей – даже тех, кто работает в киноиндустрии, – такая точность формулировок. Помню, в начале моей преподавательской карьеры один из студентов, которому я только что вернула сценарий, испещренный замечаниями, поднял руку и спросил:

– Мисс Кернс, вы написали, что развитие характеров у меня «курсорное». Объясните, что это в точности значит.

– Я имела в виду, что его было не достаточно. По сути, сделали на отвали.

– Почему же вы так и не написали? Что я сделал на отвали?

– Потому что в кинокритике есть для этого специальное слово. Курсорный.

Так что вместо того, чтобы затягивать вас в сферу кинематографической экзотики, я просто воспроизведу непосредственные впечатления, возникшие во время просмотра, – заметки, которые я накарябала в блокноте, не отрывая глаз от экрана.

Очень яркий черно-белый, выглядит как серебристо-серый.

Кусочки отваливаются? Пленка как будто линяет.

Царапины, хлопки, смещение кадра.

Старый немой фильм? 1920-е? Или еще раньше?

Помню, то, что возникало на экране, напоминало снопы, которые раскачивались из стороны в сторону, или тени очень высокой травы, изнывающей под безжалостным солнцем, – труднодостижимый эффект, ибо в те времена, когда миссис Уиткомб снимала свои фильмы, электрических ламп на батарейках еще не существовало. Перед нарисованным задником, напоминающим уходящее вдаль театральное подобие поля, стоят люди в архаических одеяниях, похожих на наряды крестьян из волшебных сказок – штаны в обтяжку, кожаные куртки, холщовые рубахи, плащи с капюшонами. Все это своим средневековым видом вызывает ассоциации с Пляской Смерти.

На первом плане появляется женщина, либо прошедшая по краю задника, либо проникшая через искусно замаскированное отверстие в нем. Она кажется более яркой, чем все, что ее окружает, однако судить о ее облике трудно, ибо белое покрывало окутывает ее с головы до пят, сверкающее покрывало, расшитое то ли перламутровыми блестками, то ли крохотными осколками зеркала. Нагнувшись к какому-то низкорослому малому – возможно, его играл ребенок, – она шепчет ему что-то на ухо. Ребенок, лицо которого украшала фальшивая борода, отшатывается от нее, вскинув руки.

Тут женщина выхватывает руку из-за спины, и я вижу, что она сжимает меч, испускающий в отраженном свете белое сияние, меч, изогнутый и острый, как лезвие косы, сверкающий так ярко, что больно смотреть.

На этом моменте экран погружается в темноту.

«Как правило, не проявляющий интереса ни к каким фильмам, кроме своих собственных, Вроб Барни выделил почетное место «Безымянным 13», ожившей грезе, пронизанной тревогой, взрывоопасной смеси света и яда». Так начиналась моя статья в «Андерграунде». Впрочем, кто бы говорил – в программу входило еще десять фильмов, которые я попросту не запомнила, как мне впоследствии пенял Алек Кристиан. Я не могла престать думать об ощущениях от фильма Барни – он меня по-хорошему беспокоил, вызывал душевный зуд, как песчинка внутри моллюска, будущая жемчужина. Я должна была узнать, откуда это взялось.

Домой я вернулась около часа ночи. Кларк, скорей всего, уснул еще в половине девятого или в девять. Саймон, не выключив свет, дремал, растянувшись на кровати, на груди у него опасно балансировала коробка с ролевой игрой. Так что, едва войдя в квартиру, я услышала сопение, доносящееся из разных концов, неблагозвучный дуэт двух опухших носоглоток, мгновенно обостривший мою пробуждающуюся мигрень. Чем старше я становлюсь, тем сильнее любое изменение атмосферного давления отражается на моих носовых пазухах, безжалостно соединяясь с предменструальным синдромом, который досаждает мне практически постоянно, а также с печальным эффектом, который производит на мои слабые глаза просмотр фильмов в течение целого дня, а иногда в течение целой ночи. Можно было не сомневаться, для того чтобы избежать приступа мучительной бессонницы, мне понадобятся ударные дозы мелатонина, мышечные релаксанты и развлекательный веб-серфинг.

Войдя в кухню, я приступила к своим ежевечерним обязанностям – грязная одежда в стиральную машину, грязная посуда – в посудомоечную. Покончив с этим, я вернулась в гостиную и устроила ноутбук на столе. Это был громоздкий железный монстр со стеклянной столешницей, который нам подарили родители Саймона, как видно, рассчитывая, что мы будем устраивать вечеринки и званые обеды. В ту пору еще не выяснилось, что Кларк не в состоянии выдерживать многолюдные сборища более десяти минут подряд. Я расшифровала и отредактировала свои заметки, добавила две тысячи слов, посвященных описаниям и анализу, и подключилась к Wi-Fi, готовясь опубликовать статью.

Занимаясь всем этим, я неотрывно думала о фильме, воспроизводя его отрывками, затмевающими скучные подробности моей жизни. Этот фильм буквально сводил меня с ума, маски, костюмы, смутные намеки – все это напоминало мне о чем-то, но я никак не могла вспомнить, о чем именно. К кино это не имело отношения, это я знала точно. Возможно, это была фотография или картина. Нажав «Опубликовать», я открыла свои источники и принялась их просматривать. Заметки о волшебных сказках, заметки о мифологии, об оккультизме, гравюрах, резьбе по дереву, светотенях, коллаже – Эрнст, Магритт, Кнопф, Бош, Леонора Каррингтон, Ремедиос Варо. Немое кино. Комиксы. Сюрреалисты и декаденты всех направлений.

Тем временем предчувствие головной боли, с которым я боролась, медленно, но верно превратилось в настоящую боль: глазные яблоки горели, шейные мускулы напряглись и одеревенели. Меня тошнило и одновременно клонило в сон. Откинувшись на спинку дивана, я закрыла глаза и попыталась расслабиться, сделав несколько глубоких вдохов и выдохов. Надавила большими пальцами на переносицу и принялась наблюдать, как под закрытыми веками возникают причудливые узоры из красных искр и спиралей, переплетающихся в темноте.

Вслед за этим настал черед звона в ушах и обонятельных галлюцинаций. Моя левая ноздря ощущала запах свежескошенного сена, дыма и плесени, словно поблизости горел сарай, а правая улавливала ароматы влажной земли, схваченных заморозками зеленых побегов и прелых листьев. Справа раскинулся лес после осеннего дождя, глухой и темный.

Потом настала тишина. Глухая, серая