Камни гладкие, округлые, серые и бежевые, с белыми прожилками. На каждом свой индивидуальный рисунок. Вот этот, продолговатый, на боку угадывается рыбка-селедка, они со Славкой нашли у восточного мыса. Этот, не больше мужского кулака, бежевый, иссеченный рисунком, как перепелиное яичко, подобрали под воротами Винсента… По всему острову собирали для Ларки ее альпийскую горку: приспичит, так хоть умри, а вынь да положь.

Теплая тяжесть в руках, поясницу ломит от работы в наклон.

Пока последний камень не лег под стеной ограды, Макар не поднимал головы. Теперь пройтись электрокосой по лужайке и засыпать щебнем. Или пленку еще настелить? А то ведь прорастет… Это вообще надолго?

Солнце потихоньку садилось и заливало мягким розовым светом его красное, блестящее от пота лицо. Вдалеке прозвучал сигнал – время «лекции»: будьте любезны отложить все свои дела и замереть перед экранами – местное телевидение инструктирует.

На журнальном столике приготовлены тетрадь и ручка. Ларка замерла, напряженная, словно на экзамене, глаза по пятаку, спина прямая. Рядом стоит Лила – упирается передними лапами Ларе в колени, заглядывает в лицо: возьми меня.

Макар уже ничего не чувствует. Нет страха, нет волнения – сплошная отупляющая тревожная вибрация. Молчать, работать, исполнять инструкции, надеяться, не срываться. Устало плюхнулся в кресло, протянул руку, подхватил Лилу под жаркое податливое брюшко, положил рядом, провел ладонью по мягким бархатным ушкам. Лила вздохнула, опустила морду на лапы, настороженные бровки печально подрагивают.

Мельтешение на экране прекратилось, Лара добавила звук. Телеведущий зачитал мировую сводку, озвучил островные новости, перешел к свежим указам и указаниям: бла-бла – при условии… бла-бла – возможно… на пятнадцатый день изоляции перемещение контактных лиц под домашний карантин в специально оборудованные боксы… заявки на оборудование принимаются… Населению не рекомендуется… не следует… запрещается… надлежит исполнять и следовать… в случае нарушения…

– Макар! Ты должен продать машину!

– Почему?

– Нам нужны деньги!

– Да есть у меня… Я уже все приготовил. Площадка почти готова. Бокс привезут послезавтра. Машу отпустят лишь через неделю, да? Успею все подключить. Не волнуйся.

– Да, отпустят, если только…

– Давай без «если». Отпустят. Все будет хорошо. От Славки что-то было?

– Нет.

– Я в порт за щебнем. Возможно, задержусь. Позвони мне, когда списки появятся: там Интернета нет. Лилу возьму?

– Хорошо. Не надо Лилу брать. В порту пыльно, у нее глаза воспалятся.

– И то верно.

Говорить больше было не о чем. Все переговорено, пережевано до коровьей жвачки и отвращения. Спасала Лила – счастливый, преданный, безотказный, шелковистый комок энергии.

Когда появились сообщения об очередном вирусе, они даже не насторожились: устойчивая привычка к жизни в условиях, чередующихся с эпидемиями пандемий, сгладила все рефлексы. Опять какая-то хрень. Тревожились за детей, как всегда, – звали к себе, на остров. Скандалили, ругались, требовали, но тем все не было страшно: первый вирус косил меньшинства – мимо; второй – всех с азиатской кровью в проценте больше пятидесяти – ни одна бабушка в роду не согрешила с китайцем, уф, тоже мимо; третий выел всех веганов; а вот то, что грянуло теперь, накрыло паникой каждого, все еще способного к восприятию. И дети, побросав первое попавшееся под руку в чемоданы, бросились в аэропорт. Выезды из города оказались перекрыты, часов двенадцать у них ушло на то, чтобы вернуться домой. Особенно настырные попытались выбраться из города пешком лесами и деревнями, но и аэропорты и все прочие транспортные пункты оказались в оцеплении.

Ларка поседела и состарилась за одну ночь.

Двухэтажная гора щебня за два дня с момента выгрузки распределилась по дворовым хозяйствам. Жалкие остатки неровным слоем покрывали растрескавшийся асфальт. Серую терпкую пыль носило туда-сюда и закручивало в маленькие спирали. Макар надел респиратор и наскреб лопатой два полных джутовых мешка. С грехом пополам загрузил в багажник. Долго сидел, прислушивался к мышцам спины – сорвал или отпустит? Вроде отпустило, а все равно не двигался с места.

Порт казался вымершим. Круизные корабли законсервированы на долгую стоянку. Баржи замерли в ожидании разрешения на выход. Яхты в этом году так и не вывели из ангаров. Стекла бросают холодные блики на воду, и ни одна человеческая душа в красных шортах не промелькнет. Плеск воды о бетонный причал, мерный скрежет металла и непрерывный, волглый то ли шорох, то ли вздох.

Море, тяжелое и темное, пологой, долгой волной катит к берегу. Небольшая стая дельфинов черными, блестящими стежками прошила солнечную дорогу. Пахнет солью, водорослями и немного арбузом.

Очень захотелось арбуза, и Макар запил шершавый налет пыли во рту теплой, невкусной водой из пластиковой бутылки. Возвращаться домой к скорбной жене было мучительно и оттого стыдно. Если заехать на оптовый рынок, накупить дынь и арбузов, то этим надуманным делом можно заглушить робкие трепыхания совести. Телефон моргнул коротким сообщением от Лары: «Ничего». И это было самое оптимистичное явление дня – сведения о пострадавших участниках спасательной операции подавались ежевечерне.

Утром достал из холодильника половину арбуза, отрезал Ларе пару толстых ломтей, поставил остальное перед собой и начал есть ложкой. Лара скривилась, но ничего не сказала.

– Раскидаю щебень и займусь разводкой воды и электрики, – когда зубы привыкли к ледяному холоду арбузной мякоти, сообщил Макар.

– Рабочих пришлют, все сделают быстро.

– Они вытопчут половину участка. Лучше сам.

– Не все ли уже равно, Макар?! Лишь бы твои пионы никто не тронул! Как ты можешь сейчас об этом думать?!

– Послушай, Лариса…

Истеричность интонаций, с которыми жена общалась с ним в последнее время, неумолимо нарастала и требовала разрешения в ближайшее время. Семья – это замкнутый сосуд, где покой и непокой либо распределяются равномерно, либо расходится слоями, периодические встряски только на пользу для поддержания общего градуса благоразумия. Макар знал, что если позволить Ларисе и дальше накручивать себя, то, войдя в эмоциональный штопор, она свалится в каком-нибудь кризе и загремит в больничку надолго. А какие теперь больнички? Кому есть дело до бытовых болячек граждан? Надо спасать жену.

– Лариса, Маша с Яном отсидят в этой коробке, сколько им положено, и выйдут. И я хочу, чтоб у нашего внука сразу, как можно скорее, наступила нормальная детская жизнь, где травка, качельки и ягодки со своей грядки, а не перерытая земля, огрызки деревьев и припадочные взрослые. Ты поняла меня? Возьми себя в руки!

– Не ори на меня! Тебе вообще на меня наплевать! Я тут… я все… а ты вообще ничего, будто тебя ничто не касается!

– Ларис, я, конечно, самый хреновый муж. Кто б спорил? Не сенатор, не министр, не президент – не решаю вопросы мироустройства, не выбираю между войной и миром, не принимаю оптимальных для человечества решений… Но и ты, и твои дети не провели двадцать лет жизни, зажатые между спинами охраны, и не проживаете последние