Шрифт:
Закладка:
Сзади послышался какой-то шум. Секретарь подобрался, словно сделавший стойку на затаившуюся птицу охотничий пес, показал рукой — и туда бросились служители. Понесли к кушеткам трех девиц, упавших от волнения в обморок; сноровисто, без малейшей суеты уложили удобно, достали флаконы с нюхательными солями. Слабовато сегодня, непочтительно подумал Тарик, — в иную встречу, рассказывают, все до единой кушетки бывают заняты, как койки в хорошем веселом доме...
Когда стало ясно, что больше упавших в обморок не будет, Канг простер руку, требуя тишины, и она покатилась по залу, словно круги от ухнувшего в спокойную воду булыжника. Стала столь алмазной, что шаги пробежавшего из угла в угол таракана показались бы конским топотом.
Стайвен Канг начал речь. Он говорил про то, что страх, быть может, даже более сильное чувство, чем любовь, голод и жажда: даже неразумные создания способны испытывать страх, забывая ради него о любви, голоде и жажде, что же говорить о человеке — венце творения, наделенном Создателем бессмертной душой? Говорил, что страх сопутствует человеку от рождения и до смерти, принимая разнообразнейшие формы, виды и обличья. О том, что сам он смертельно боится пауков и в доме у него есть особый слуга, только тем и занятый, что денно и нощно высматривает, не пробрался ли куда паук.
Речь его текла плавно, как широкий ручей по ровному дну, он ни разу не запнулся, не помедлил, не подыскивал слова — ну конечно, давно зазубрил наизусть, как прилежный Школяр, выезжающий на прекрасной памяти. И все равно это было интересно, в другое время Тарик непременно заслушался бы, — но сейчас это ничем помочь ему не могло. Очень быстро он потерял нить и не мудрствуя разглядывал певца сладкой жути.
Менее всего тот походил на виршеплета или сочинителя с парадных портретов, скорее уж на преуспевающего торговца — щекастая
одутловатая физиономия, маленькие глазки (если вовсе уж непочтительно, то их можно назвать и свинячьими), реденькие волосы, полусъеденные обширной лысиной, оттопыренные уши. Впрочем, к этому надо отнестись с пониманием: уж Тарик-то знал. В Шко-лариуме среди других портретов висит изображение великого арелатского виршеплета, славного и пьесами в виршах, которые представляют в лучших театрах вот уже двести лет. Великий Тародор Науч изображен стройным юношей с буйными кудрями, но худог Гаспер еще в прошлом году показал Тарику гравюру и заверил, что она сделана с прижизненного портрета. Совсем другой человек предстал: толстяк пожилых лет, почти лысый, с редкой бороденкой. Он и в юности, добавил Гаспер, не мог похвастать ни стройностью стана, ни буйством кудрей. И это далеко не единственный пример. Просто так уж заведено: знаменитых людей, чем бы они ни прославились, большей частью изображают гораздо пригляднее, чем они были в жизни. Этак и Канга годочков через полсотни нарисуют писаным красавчиком («если только не забудут к тому времени напрочь», — хмыкнул Балле)...
Ага, завершилось не такое уж долгое пастырское слово (прости, Создатель и все святые, за такое вольнодумное сравнение!), Канг, откашлявшись, бархатным голосом возвестил:
— Задавайте вопросы без стеснения, друзья, ибо вопросы ваши — хлеб в голодную пору и живительная влага в великую сушь, та тучная почва, на которой произрастают мои творения...
Последовало короткое молчание — должно быть, многие пытались превозмочь робость. Неожиданно вскочила кареглазая соседка Тарика и звенящим от волнения голосом сказала:
— Может быть, вопрос прозвучит глупо, так что заранее простите. Мастер, действие ваших гениальных книг очень-очень редко происходит в столице, вообще в больших городах. Наоборот, в городках совсем маленьких, а то и в деревнях, дебрях и чащобах. Есть ли здесь потаенный смысл?
Стайвен Канг, оглаживая масленым взглядом ее фигурку снизу вверх и сверху вниз, ответил, как показалось Тарику, живо и охотно:
— Ну что вы, красавица, вопрос вовсе не глуп и делает честь вашему молодому уму. Понимаете ли, жизненный опыт давно привел меня к выводу: в больших городах — в наших каменных чащобах — почти что и не осталось Пугающего Зла, Нелюдских Страхов: они исчезли, как исчезает под весенним солнышком снег (тебя бы к нам на улицу Серебряного Волка, непочтительно подумал Тарик). А вот в маленьких городках, где гораздо меньше камня и всяких новых придумок, где люди часто живут как их далекие предки в незапамятные времена, не в пример больше таится по углам того Зла, с которым мне самому приходилось сталкиваться, под самыми безобидными личинами скрывавшегося до поры и наверняка таящегося еще и теперь...
Пожалуй, это и для Тарика было интересным. К сожалению, певец сладкой жути тему развивать не стал. Умильно таращась на кареглазку, Канг сказал без тени скуки:
— Если вы всерьез интересуетесь этим, девичелла, быть может, останетесь после нашей встречи, чтобы я вам рассказал гораздо обстоятельнее и подробнее об этих интереснейших вещах?
— С превеликим удовольствием, мастер, — зардевшись, ответила кареглазка и села на свое место после плавного жеста Канга.
Тарик хохотнул про себя: наслышаны, как же. Очень быстро эта дурешка окажется в спальне Канга, где певец сладкой жути ее обстоятельно и подробно познакомит отнюдь не с таящимися по глухим местам страхами. И ведь ухитряется как-то обставлять все так, что такие вот дурехи уступают ему во всем и никогда никому не проболтаются. Вроде бы для них, если окажутся невинными, у Стайвена Канга есть даже особый подарок: немаленький золотой паук с глазами из самоцветов. Впору повторить вслед за студиозусом Балле: вообще-то, нужно проявить здоровую мужскую зависть — хорошо устроился, шельмец...
Тарик тут же отогнал легкомысленные думы, усмотрев великолепную возможность узнать то, за чем пришел, — пока никто не опередил с вопросом. Вскочил, голос и в самом деле дрожал от некоторого волнения:
— Мастер, очень часто нечистая сила в ваших книгах побивается и побеждается серебром. Насколько это соотносится с жизнью?
Канг ответил без промедления, на сей раз глядя на спросившего с хорошо скрытой скукой:
— Книги мои всегда соотносятся с жизнью, ею и порождены. Серебро не служит главным и единственным оружием против нечистой силы, но играет в сокрушении ее громадную роль, как пушка на войне.
Это прозвучало как заученное, и Канг умолк с таким видом, словно такой вопрос ему задавали множество раз и он давно заготовил ответ. Скорее всего, так оно и было. Тарик
