Шрифт:
Закладка:
Она посмотрела на кувшин в моей руке.
– И вы уже опустошили свой кувшин? – спросила она.
– Я ищу разнообразия, – ответил я. – Ну, и с радостью поболтаю с прелестной девушкой вроде тебя.
«Если я немного поговорю с приятной молодой особой, – подумал я, – это никому не причинит вреда».
Аннабель Грейсон стала для меня недоступной, и, возможно, навсегда. Конечно, я имел право поискать бальзам для своего раненого сердца.
Руки доярки продолжали работу, и две струи молока с журчанием заполняли небольшое ведерко. Я прошел между овцами и оперся о деревянные ворота загона.
– И я готов поделиться с тобой сидром, если захочешь, – предложил я. – Полагаю, у вас здесь полно молока.
– Мне платят главным образом пивом и сидром, – ответила девушка из сыроварни. – Сидр мне ни к чему.
– Будь у меня вино, я бы тебе предложил. – Тут возникла пауза. – Я мог бы привезти его вечером, если ты захочешь со мной встретиться.
Она бросила на меня быстрый взгляд из-под шапочки.
– Ты готов проделать путь из города, чтобы привезти мне вина? – спросила она.
– Ну, у меня есть лодка, так что почему бы и нет? Я мог бы угостить тебя москатто из далекого Варселлоса. Вино сладкое, как персик, сладкое, как твои губы и твоя улыбка. – В ответ на мой комплимент на ее губах появилась улыбка, и я показал на нее. – Вот! – продолжал я. – Истинная сладость.
Я не считаю себя красивым, однако уверен, что у меня достаточно дружелюбное лицо. Если бы я был таким же привлекательным, как мой школьный приятель Теофраст Хастингс, к примеру, мне бы вообще не пришлось говорить с женщинами; они просто падали бы в мои объятия – как падают к нему в руки.
И поскольку я знаю, что не являюсь красавцем, мне приходится использовать другие ресурсы, и главный из них – беседа. Я стремлюсь развлекать девушек.
И еще я слушаю. Я заметил, что многие из тех, кто умеет красиво и с пафосом произносить речи, точно величайшие актеры, не обладают умением слушать других людей.
Девушка из сыроварни закончила возиться с овцой и столкнула ее с доильного места. И тут же рядом с ней оказалась другая нетерпеливая овца, опередившая других. Девушка взяла маленькое ведерко и собралась перелить молоко в большое, стоявшее у ее ног.
– О, – сказал я, – так могу я выпить молока, добытого твоими умелыми руками?
– Если тебя интересует именно молоко, то пей. – Она протянула мне ведерко.
Я взял его и выпил несколько глотков сладкой, теплой и пенной жидкости. Я специально оставил молочные усы и вернул ведерко. Она рассмеялась, увидев пену на моих губах.
Использовать язык было бы вульгарно, решил я, поэтому вытер губы рукавом. Она вылила оставшееся молоко в большое ведро и начала поворачиваться к ждавшей своей очереди овце.
– Могу я узнать твое имя? – спросил я.
– Элла, – ответила она.
– А я Квиллифер.
На лице у Эллы появилось задумчивое выражение.
– Я уже слышала это имя, – проговорила она.
Я наклонился к ней:
– Так ты разделишь со мной москатто сегодня вечером? Я его принесу, но только в том случае, если мне не придется пить в одиночестве.
Элла искоса посмотрела на меня из-под темных бровей.
– Я не сомневаюсь, что ты найдешь с кем выпить в городе, – заявила она.
– Но они не будут такими же прелестными, – сказал я. – И у них не будет таких чудесных роз на щеках, таких умелых рук или сладких губ.
Розы на ее щеках стали пунцовыми.
– Если ты принесешь вино, – сказала она, и ее голос стал немного хриплым, – я помогу тебе его выпить.
– Ты получишь удовольствие от москатто. Где мы встретимся и когда?
Она посмотрела на меня, продолжая доить вторую овцу.
– Здесь, – ответила она. – Сегодня вечером сыроварня будет пустовать.
– Часы до наступления сумерек покажутся мне годом. – Я наклонился к ней и сделал лицо умоляющего любовника. – Могу получить поцелуй, чтобы закрепить наш договор?
– Только не при этом джентльмене, – ответила Элла, кивнув в сторону Кевина. – Он будет сплетничать.
– Если не в губы, как любовник, и не в щеку, как брат, могу ли я поцеловать твою руку, как поклонник?
Элла вытащила руку из-под вымени, вытерла ее о голубое шерстяное платье и протянула мне. Я коснулся упругих пальцев губами.
– Тогда до вечера, – сказал я и посмотрел на Кевина, продолжавшего смущенно стоять у двери. – У моего джентльмена есть послание для сэра Стенли. Он дома?
Элла снова принялась доить овцу:
– Нет. Он отправился на охоту и не вернется до отлива.
– Но это будет скоро, верно? – спросил я.
Губы Эллы дрогнули.
– Я ничего не знаю о приливах и отливах; я работаю в сыроварне. Но мне известно, что мой хозяин мастер Голдинг скоро будет здесь, закончив готовить творог, и вам следует уйти до его появления.
– Я вернусь сегодня вечером, – обещал я, – с вином и без этого юного джентльмена. – Я поцеловал ее в щеку – она вскрикнула от удивления и удовольствия – после чего я вернулся к Кевину.
Мы обошли сыроварню и зашагали в сторону брода.
– Он вернется, когда закончится отлив, – сказал я. – И еще, брат, сегодня вечером мне снова потребуется твоя лодка.
Кевин обернулся через плечо на сыроварню.
– Как ты думаешь, может быть, мне стоит спросить у Эллы: нет ли у нее подруги?
– Иногда наступает время, – ответил я, – когда мужчина должен стрелять по собственной дичи.
– В таком случае, – ответил он, – иногда наступает время, когда мужчина должен иметь собственную лодку.
– Когда я вернусь, принесу тебе сыра, – заверил его я. – Или овцу. Твой выбор.
Кевин вздохнул:
– Мне придется удовлетвориться сыром. Но теперь я спрашиваю у себя: зачем я сюда приплыл?
– Приятный солнечный день на воде, а ты жалуешься, – ответил я. – Тебе бы следовало самому поговорить с девушкой, если она тебе понравилась.
Мы устроились под кленом, возле тропы, которая вела к броду, и достали из сумки хлеб, мясо и сыр.
Ветер шумел в кронах деревьев. Овцы бродили по траве, как пена по воде. Я почувствовал, что начал постепенно засыпать, но меня вернул к действительности звук охотничьего рога.
– Сигнал сбора собак! – сказал Кевин.
Он лучше знал сигналы охоты, чем я.
Я приложил ладонь к уху. Сладкий зов, густой, как сливки, донесся с севера. Я поднялся на ноги, а потом запрыгнул на одну из нижних веток рябины. И увидел отряд всадников, появившийся на фоне северного горизонта.
– Да, они возвращаются, – сказал я. – Тебе лучше