Теперь уже раздаются бурные аплодисменты и фотограф кланяется президенту, министру культуры и гостям, снимки большинства из которых включены в экспозицию. Люди расходятся по залам в поисках самих себя, в их числе и Лео Лёве. Стены галереи плотно увешаны фотопортретами почти всех ныне живущих исландцев, все сгруппировано по округам и населенным пунктам, за исключением Рейкьявика – там фотографии расположены в алфавитном порядке по названиям улиц.

В полукруглом зале, вместившем в себя всех жителей столицы, Лео замечает антрополога, который сопровождал фотографа во время его трехлетнего вояжа по стране. Он стоит в окружении господ в твидовых костюмах и с галстуками-бабочками – это университетская аристократия. Сам антрополог возвышается над собратьями – седовласый, со всклокоченной, жесткой, с проседью бородой. В компании чувствуется некоторое возбуждение, и кое-кто уже схватился за сигарету. Антрополог рассказывает им что-то забавное. Он говорит как человек из народа, с резким северным акцентом – цедит слова сквозь стиснутые зубы так, будто у него во рту лежит недожеванная голова форели:

– Я должен вам кое-что показать…

Он делает знак следовать за собой и ведет их через зал к тому месту, где на стене над фотографиями черной краской нарисованы буквы “И – К”. Лео увязывается за компанией и видит, как антрополог, тыча пальцем, разыскивает на стене чье-то лицо, а группа людей вокруг него уже еле стоит на месте, изнывая от нетерпения.

– Инг-инг-инг-инг… – Палец парит перед фотографиями. – Улица Ингольфсстрайти!

Палец антрополога зависает на месте, но Лео не видит, где именно, так как ученые мужи, все как один, наклоняются вперед и… замолкают. Лео пытается протиснуться поближе – ведь он тоже живет на улице Ингольфсстрайти. Антрополог ждет реакции своих коллег, предвкушая веселье до слез, сам вот-вот лопнет. Однако вместо того, чтобы заколыхаться в приступе хохота, словно гречиха на ветру, твидовая братия медленно расправляет складки костюмов, с неловкостью поглядывая друг на друга и пряча взгляды от антрополога. Закончив поправлять свои бабочки, все разом обнаруживают, что девушка с подносом, уставленным напитками, как раз явилась, чтобы их спасти.

А антрополог так и остается стоять с застрявшим в горле неизрасходованным хохотом. Возможно, Лео сможет посмеяться вместе с ним? Хотя антропология со своим изощренным юмором часто поступает с людьми не лучшим образом, вовсе не обязательно отыгрываться за это на отдельных антропологах.

Лео подходит поближе к стене. Ну да, вот тут его соседи… Из антрополога вырывается звук, похожий на сдавленное блеяние.

– Так, с ним надо поосторожней… Ну-ка посмотрим: Ингольфсстрайти, 2, Ингольфсстрайти, 3, Ингольфсстрайти, 4 (там никто не живет, там старый кинотеатр), Ингольфсстрайти, 5, Ингольфсстрайти, 6 (тут, кажется, не хватает Хьёрлейва), Ингольфсстрайти, 7…

В тот момент, когда Лео доходит до своего дома, антрополог наконец взрывается:

– Мбхе-хех…

Но давится воздухом и прикусывает язык, поймав на себе сочувствующий взгляд Лео.

Поиски фотографии на стене продолжаются, а антрополог уже стонет, не в силах сдержаться. И тогда Лео замечает самого себя – его имя четкими буквами напечатано на полоске бумаги, приклеенной под черной рамкой: “Лео Лёве, бригадир”. Но на фотографии вовсе не Лео, а большой палец ноги. Он заполняет все пространство снимка – с темным деформированным ногтем и вульгарно торчащим на суставе пучком волос.

– Мбхе-хее, мбхе-хее… – блеет антрополог и тычет пальцем в сторону Лео.

К ним начинают стекаться другие гости выставки – с президентом и министром культуры во главе. Фотограф, приложившись к уху Лео, выдыхает:

– Человек есть то, что он видит…

– Мбхее…

* * *

– Мбхеее… мбхеее… мбхеее…

Коза застряла рогами в приоткрытой форточке полуподвальной спальни Лео. Она уже сжевала колеус, стоявший в горшке на подоконнике, и теперь хочет вернуться обратно в утро, но не тут-то было.

– Мбхеее…

Лео стряхивает с себя сон про антрополога и садится на постели. Козья голова скрыта от него задернутыми занавесками, но, судя по звукам возни, животное полно отчаяния, оно колотит по стеклу передними копытами и разъяренно фыркает. Из-под занавески выпрыгивает цветочный горшок и летит на кровать, осыпая только что проснувшегося человека землей и глиняными осколками.

– Надо спасать, пока она не выдрала окно из проема! И так на нее все косятся…

Вскочив с кровати, он раздвигает оконные занавески. Коза пугается неожиданно возникшего перед ней человека и буквально очумевает. Теперь от рамы во все стороны начинают лететь щепки. Лео протягивает руку, чтобы ослабить удерживающий форточную створку фиксатор, но коза набрасывается на руку, норовя ее укусить. Он отдергивает руку, и коза снова принимается крушить раму. Он протягивает руку, она набрасывается… И так далее.

С этажа выше доносится звук шагов. Это проснулся г-н Тóрстейнссон, у которого Лео снимает квартиру. Г-н Торстейнссон – член Общества домовладельцев Рейкьявика, ему коза не нравится. И если бы она не была его союзницей в борьбе против идеи г-жи Торстейнссон разбить во дворе дома цветущий сад, ее бы уже давно отправили назад на свалку. Лео это знает, а коза – нет. И она продолжает в своем духе, пока ей наконец не удается его укусить. Беззвучно вскрикнув и зажав укушенную ладонь под мышкой, он несется на кухню и возвращается оттуда с петрушкой в горшке, чтобы преподнести своей мучительнице. Это срабатывает. Коза принимается за лакомство, а Лео свободной рукой удается ослабить оконный фиксатор. Медленно и осторожно он высвобождает козью голову из форточки и выставляет вслед за ней горшок с петрушкой.

Коза в утреннем солнце кажется темно-фиолетовой, а выпирающее между задними ногами вымя отсвечивает нежно-розовым цветом. Вот такая она – козья жизнь».

* * *

– Ну и что это за описание козы?

Откинувшись на спинку кресла, женщина разглаживает смявшееся на животе платье, в ее взгляде мелькает озорной огонек. Но рассказчик не реагирует на иронию, его глаза влажнеют:

– Этой козе я обязан больше, чем большинству людей.

– Даже так?

– Да, мой отец нашел ее, когда она была еще крохотным козленком. Он в тот день вместе с Пéтуром Хóффманом Сáломонссоном, некоронованным королем рейкьявикских свалок, прохаживался по Золотому берегу [18]и услышал жалобное блеяние, доносившееся из картонной коробки с ярлыком одного местного торговца кофе, имя которого мы сейчас не станем упоминать. Петур наотрез отказался подходить к коробке, сказав, что никогда не притрагивается к подобным масонским штучкам, что ничего хорошего из этого не выходит, одни неприятности; если это вообще не какой-нибудь водяной! Но мой отец не страшился ни масонов, ни водяной нежити. Он открыл коробку и заглянул прямо в желтые глазенки выброшенной на смерть животинки,