Шрифт:
Закладка:
Каждый ибадит, готовый со всей решительностью использовать любые средства для вящей славы божией, был потенциальным инсургентом. Имам часто удерживал свою власть только в результате политики лавирования между различными группировками. Как только возникал конфликт, тотчас образовывались коалиции, которые брались за оружие. Когда эмир Абу Бекр приказал убить одного из своих фаворитов, богатство и популярность которого стали его беспокоить, это послужило поводом к войне, длившейся семь лет. Купцы воспользовались этим, чтобы оказать финансовую поддержку восставшим, а беспокойные племена — чтобы вмешаться в схватку. «Партии, — пишет Ибн Сагир, — были охвачены таким же воинственным пылом, как это было до появления ислама, и обе стороны сражались ради славы и известности». Иногда столкновения рождались из-за вражды между племенами и горожанами, но чаще всего из-за того, что народ был недоволен забвением обычаев. После смерти имама Афлаха нашлись такие, кто протестовал против назначения на этот пост его сына. «Бог требует отчета о вашем поведении, о нефуса! — кричал один из них. — Когда умирает имам, вы ставите на его место другого, не спрашивая совета у мусульман и не позволяя им высказаться и выбрать наиболее благочестивого и самого подходящего». Поэтому люди при случае проявляли «высокомерное отношение» к новому эмиру Абу Бекру. Когда окружение Абу Хатима хотело скрыть имама «от глаз народа и окружить его царской пышностью… народ не согласился с этим и отстоял право приближаться к нему во всякое время, как это было принято до назначения его имамом». В повествовании Ибн Сагира сквозит постоянное стремление именитых граждан и вероучителей образовать аристократию, которая диктовала бы эмиру свою волю. Имам Афлах предостерегает ибадитских вождей от назначения на должность кади человека из горной местности, «который не считается с Рангом и знатностью кого бы то ни было… [и] будет применять законы во всей их неприкосновенности, не стремясь ослабить их силу из желания быть вам приятным». Каиды и приближенные Абд аль-Ваххаба заставили его отказаться от обязательств перед кочевниками, убедив его, насколько опасно уступать их настояниям и насколько выгодно проявлять власть. В результате вспыхнуло восстание арабов, которое имам подавил, но которое оставило «ферменты ненависти в группах, в которых были убитые».
Несмотря на непрерывные столкновения, тахертское общество, видимо, не обладало воинственностью. Битвы были не очень кровопролитными; победители часто отказывались от преследования бегущих, не добивали раненых; противники легко соглашались на посредничество. В этом, несомненно, и заключалась причина гибели ростемидского государства. Имамы не сумели организовать сильную армию, так что при первом же наступлении шиитские войска без труда захватили их столицу (911 год).
Разрушение Тахерта, которое обрекло ибадитов на отказ от «путей защиты» ради «путей тайны», не уничтожило ни хариджитской веры, ни теологической литературы ее адептов. Рассеянные в алжирской и тунисской Сахаре, они сохранились до наших дней в Джебель-Нефусе, на острове Джерба, в Уаргле и Мзабе. Ценой больших усилий и огромных затрат мзабиты содержат в хорошем состоянии оазисы, расположенные на бесплодной земле пустыни, и сохраняют в своих городах с их холодными и бедными мечетями, в Гардайе, Мелике, и в святом городе Бени-Исгене, религиозную непримиримость, которая контрастирует иногда с той жизнью, какую ведут в Телле мзабитские торговцы и изобретательные дельцы.
Государство Сиджильмаса и бергвата. К сожалению, у нас очень мало сведений о другом хариджитском государстве, основанном, по свидетельству географа аль-Бекри, в 757 году в Сиджильмасе берберами из племени микнаса, принадлежавшими к секте софритов, которые восстали против наместника Кайруана. Это было царство оазисов с пальмовыми рощами в пустыне. То, что говорит о нем Ибн Халдун, показывает, что правоверные широко использовали право низлагать своих имамов. Недовольный поведением первого эмира, «народ связал его по рукам и ногам и держал на вершине горы, пока он не умер». Среди них были знаменитые теологи. Один из них завоевал большую известность своими трудами в Медине. Главным властителем из династии Бану Мидрар был, видимо, Абу Мансур аль-Яса, который за время своего 34-летнего царствования закончил строительство Сиджильмасы и завоевание оазисов (790–823 годы). Он, что вполне логично, сблизился с Тахертским государством, женив своего сына на дочери Ибн Ростема.
Весьма примечательна ересь, которая возникла на Дальнем Магрибе, в стране Шавийя (Шауйя), среди племен, составлявших группу бергвата. Эти племена примкнули к хариджитской схизме и участвовали в походах водоноса Майсары; они последовали за своим вождем Салихом, который намеревался создать новую религию (около 744 года).
Салих, объявивший себя пророком берберов, сочинил коран на своем языке и создал своего рода свод религиозных законов, предписывавших разные запреты, несомненно местного происхождения, и некоторые изменения в ритуале. Эта ересь, независимо от того, обязана ли она своим происхождением Салиху или же была обновлена, а может быть и основана, его внуком Юнусом, представляет собой одну из самых оригинальных попыток «берберизировать» религию, принесенную в Магриб завоевателями.
Эти государства схизматиков или еретиков, представляющие для нас столь большой интерес, почти не привлекали внимания арабских историков. Они с рвением изучали две правоверные династии, основанные в начале IX века в двух противоположных концах Магриба, — династию Идрисидов в Фесе и династию Аглабидов в Ифрикии.
Глава II.
Арабские и берберские династии (IX–XI века)
Период с середины VIII до середины XI века — смутное время в истории Магриба. В страну хлынули два потока кочевников: альморавиды из западной Сахары и хилялийцы из восточных пустынь.
Это переходный период, во время которого берберы разрывают цепи, временно привязавшие их к Востоку, но не чувствуют себя еще достаточно уверенно, чтобы обойтись без этого Востока, политическое господство которого отвергают. Если повсюду, за исключением Ифрикии, они сбрасывают власть аббасидских халифов, то тем не менее охотно принимают изгнанников с Востока и делают их своими вождями; берберы жадно пьют из источников мусульманского права и восточного искусства и в своих городах, еще окончательно не отвыкнув от сельских обычаев, стараются жить как старые цивилизованные горожане Дамаска или Багдада.
Таким образом, в результате странного парадокса момент, когда с политической точки зрения происходит эмансипация берберов, является одновременно моментом, когда они глубоко проникаются семитской цивилизацией и, видимо, впервые за всю историю пытаются стать народом
