Шрифт:
Закладка:
Имея перед собой неопровержимые доказательства того, что обе половины моего коня жизнеспособны, я поспешил вызвать нашего коновала. Недолго думая, он скрепил обе половины молодыми ростками лавра, оказавшимися под рукой. Рана благополучно зажила, но случилось нечто такое, что могло произойти только с таким славным конем. А именно: ростки лавра пустили у него в теле корни, поднялись вверх и образовали надо мной шатер из листвы, так что я впоследствии совершил не одну славную поездку в тени лавров, добытых мною и моим конем.
О другой незначительной неприятности, связанной с этим походом, я упомяну лишь попутно. Я так бурно, так долго и неутомимо рубил врага, что рука моя непроизвольно стала производить движение, которое совершала при рубке. Бывало так, что неприятеля давно уже и след простыл, а рука продолжает двигаться. Я был вынужден, чтобы нечаянно не задеть ни себя самого, ни приближавшихся ко мне солдат, носить с неделю руку на перевязи, словно она была у меня отсечена по локоть.
Человека, способного ездить на таком коне, как мой литовец, вы, милостивые государи, имеете полное основание считать способным и на другие фокусы при вольтижировке, которые на первый взгляд могут показаться неправдоподобными. Мы осаждали не помню уже сейчас какой город, и фельдмаршалу было необычайно важно получить точные сведения о положении в крепости. Было чрезвычайно трудно, почти невозможно пробраться сквозь все форпосты, караулы и укрепления. Да и не нашлось бы толкового человека, способного удачно совершить такое дело. С обычным мужеством и служебным усердием я, пожалуй, чересчур поспешно стал подле одной из наших самых больших пушек, из которой как раз в эту минуту собирались произвести выстрел. Одним махом вскочил я на ядро, рассчитывая, что оно занесет меня в крепость. Но когда я верхом на ядре пролетел примерно половину пути, мною вдруг овладели кое-какие не лишенные основания сомнения. «Гм, — подумал я, — туда-то ты попадешь, но как тебе удастся сразу выбраться обратно? А что тогда случится? Тебя сразу же примут за шпиона и повесят на первой попавшейся виселице». Такая честь была мне вовсе не по вкусу.
После подобных рассуждений я быстро принял решение, и, воспользовавшись тем, что в нескольких шагах от меня пролетало выпущенное из крепости ядро, я перескочил с моего ядра на встречное и таким образом, хоть и не выполнив поручения, но зато целым и невредимым вернулся к своим.
Ловкостью и умением, которыми я отличался в прыжках, обладала и моя лошадь. Ни канавы, ни изгороди никогда не мешали мне ехать напрямик.
Однажды я погнался верхом за зайцем, который наискось пересекал военную дорогу. По этой же дороге, как раз между мной и зайцем, проезжала карета с двумя красивыми дамами. Мой конь с такой быстротой проскочил сквозь карету, окна которой были открыты, что я едва успел снять шляпу и почтительнейше извиниться за такую вольность.
В другой раз я собирался перескочить через болото, которое сначала показалось мне не таким широким, каким я увидел его, когда находился уже на середине скачка. В воздухе я повернул поэтому обратно к тому месту, где находился раньше, чтобы взять больший разбег. Тем не менее я и во второй раз плохо рассчитал и провалился по горло в тину недалеко от противоположного берега. Мне суждена была неминуемая гибель, если бы не сила моих рук. Ухватившись за собственную косу, я вытащил из болота как самого себя, так и коня, которого крепко стиснул между колен.
Несмотря, однако, на мое мужество и сообразительность, несмотря на свойственные мне и моей лошади быстроту, ловкость и силу, не все в эту турецкую войну сходило мне благополучно. На свою беду, мне пришлось даже, благодаря численному превосходству неприятеля, попасть в плен. И, что еще хуже, я был продан в рабство, — таков уж был обычай у турок.
Работа моя в этом унизительном положении была не столь мучительна и тяжела, сколь необычна и скучна: в мои обязанности входило каждое утро выгонять на пастбище пчел турецкого султана, целый, день стеречь их, а затем под вечер загонять обратно в ульи.
Однажды вечером я заметил, что недостает одной пчелы, но тут же увидел, что на нее напали два медведя, которые, желая полакомиться медом, собираются ее растерзать. Так как при мне не было ничего похожего на оружие, кроме серебряного топорика — отличительного знака всех полевых рабочих и садовников султана, — я швырнул этим топориком в обоих разбойников с единственной целью отогнать их.
Бедняжку пчелу я таким путем действительно освободил. Но мне не повезло: я чересчур сильно размахнулся, топорик взлетел вверх и не переставал подниматься, пока не упал на Луну.
Как же мне было вернуть его? Где найти на земле такую высокую лестницу, чтобы его достать?
Тут мне пришло на память, что турецкие бобы растут чрезвычайно быстро и достигают удивительной высоты. Я сразу же посадил такой боб, который и в самом деле стал расти и сам по себе уцепился за один из рогов Луны. Тогда я спокойно полез вверх на Луну, куда наконец благополучно и добрался.
Трудно зато было разыскать мой серебряный топорик в таком месте, где все другие предметы блестели, как серебряные. Наконец я нашел его в куче мякины и рубленой соломы.
Я собрался спуститься обратно. Но — увы! — солнечная жара успела высушить мой боб, и теперь нечего было и думать о том, чтобы сползти по нему вниз. Что было делать? Я сплел из рубленой соломы веревку такой длины, как только было возможно. Веревку я прикрепил к одному из лунных рогов и стал спускаться вниз. Правой рукой я схватился за веревку, а в левой держал топорик. Спущусь немного — отрублю излишний конец веревки надо мной и привязываю его к нижнему концу. Так я спустился довольно низко. Но от постоянного отрубания и связывания веревка не становилась крепче, а до поместья султана было все еще довольно далеко.
Я находился еще
