в этой книге как раз и собраны такие знаки.

– Ты очень умная девочка, Камари.

– Я уже говорила тебе об этом, – Камари рассердилась оттого, что я не посчитал ее слова очевидной истиной. Глянув на книгу, она протянула ее мне. – Что означают эти знаки?

– Всякую всячину.

– Какую именно?

– О, кикуйю знать это ни к чему.

– Но ты же знаешь.

– Я же мундумугу.

– Может кто-нибудь еще на Кириньяге понять смысл этих знаков?

– Вождь твоей деревни Коиннаге и еще двое вождей умеют читать такие знаки. – Я уже сожалел, что дал втянуть себя в этот разговор, понимая, к чему он приведет.

– Но вы все старики, – возразила она. – Ты должен научить меня, чтобы после вашей смерти кто-то мог прочесть их.

– Сами по себе эти знаки не так уж и важны, – сказал я. – Они выдуманы европейцами. Кикуйю не нуждались в книгах до прихода европейцев в Кению, вот и мы вполне обходимся без них на Кириньяге, которая принадлежит только нам. Когда Коиннаге и другие вожди умрут, все будет так же, как в стародавние времена.

– Значит, это дурные знаки? – спросила она.

– Нет, – сказал я. – Зла они не несут. Но для кикуйю они бесполезны. Это знаки белых людей.

Она протянула мне книгу:

– Прочтешь мне что-нибудь из этих знаков?

– Зачем?

– Хочется знать, какие заклятия у белых.

Я долго смотрел на нее, пытаясь собраться с мыслями, затем согласно кивнул.

– Только одно, – предупредил я. – И более это не повторится.

– Только одно, – согласилась Камари.

Я пролистал книгу, сборник английских стихотворений елизаветинской эпохи, переведенных на суахили, наугад выбрал одно и прочел его Камари:

Приди, любимая моя!С тобой вкушу блаженство я.Открыты нам полей простор,Леса, долины, кручи гор.Мы сядем у прибрежных скал,Где птицы дивный мадригалСлагают в честь уснувших водИ где пастух стада пасет.Приди! Я плащ украшу твойЗеленой миртовой листвой,Цветы вплету я в шелк волосИ ложе сделаю из роз.Дам пояс мягкий из плюща,Янтарь для пуговиц плаща.С тобой познаю счастье я,Приди, любимая моя![9]

Камари нахмурилась:

– Не понимаю.

– Я же сказал тебе, что не поймешь, – ответил я. – А теперь положи книгу на место и заканчивай уборку. У тебя же есть еще дела в шамба твоего отца помимо здешних.

Она кивнула и нырнула в хижину, чтобы возбужденно выскочить оттуда несколько минут спустя.

– Это же история! – воскликнула она.

– Что?

– Заклинание, которое ты прочел! Я не поняла многих слов, но это история воина, который просит девушку выйти за него замуж! – Она помолчала. – Но ведь ты мог бы сделать ее интереснее, Кориба! В заклинании не упомянуты ни гиена-физи, ни крокодил-мамба, что живет в реке и может съесть воина и его жену. И все же это история! Я-то думала, что это будет заклинание для мундумугу!

– Ты очень умна, раз поняла, что это история, – похвалил ее я.

– Прочти мне еще одну! – радостно попросила Камари.

Я покачал головой:

– Ты помнишь наш уговор? Только одну, и ни слова больше.

Задумавшись, она опустила голову, затем вскинула ее, блеснув глазами.

– Тогда научи меня читать эти заклинания.

– Это противоречит закону кикуйю, – сказал я. – Женщинам не дозволяется читать.

– Почему?

– Долг женщины, – ответил я, – возделывать поля, толочь зерно, поддерживать огонь в очаге, ткать полотно и вынашивать детей своего мужа.

– Но я не женщина, – заметила Камари. – Я маленькая девочка.

– Станешь женщиной, – сказал я, – а женщина не должна читать.

– Научи меня сейчас, а став женщиной, я все забуду.

– Разве орел забывает, как летать, а гиена – как убивать?

– Это несправедливо.

– Да, – согласился я. – Но обоснованно.

– Я не понимаю.

– Тогда давай я тебе все объясню, – сказал я. – Присядь, Камари.

Она села напротив меня в пыли и сосредоточенно наклонилась вперед.

– Много лет тому назад, – начал я, – кикуйю жили в тени Кириньяги, горы, на которой живет Нгаи.

– Я знаю, – сказала она. – А потом пришли европейцы и построили свои города.

– Ты перебиваешь.

– Извини, Кориба, – ответила она, – но я уже знаю эту историю.

– Не всю, – возразил я. – До появления европейцев мы жили в гармонии с землей. Мы пасли скот и возделывали поля, рожали как раз достаточно детей, чтобы заменять тех, кто умирал от старости или хвори, или тех, кто погибал на войне с масаи, вакамба и нанди. Жизнь наша была проста, но полноценна.

– И тут пришли европейцы! – не выдержала Камари.

– И тут пришли европейцы, – согласился я. – И принесли свои обычаи.

– Злые обычаи.

Я покачал головой.

– Для европейцев это – не злые обычаи, – ответил я. – Я-то знаю, потому что учился в европейских университетах. Но их обычаи не годятся для кикуйю, или масаи, или вакамба, или эмбу, или кисии, как, впрочем, и для всех остальных племен. Мы видели одежду, которую они носили, здания, которые они воздвигли, машины, которыми они пользовались, и мы попытались стать европейцами. Но мы – не европейцы, и их пути – не наши пути, они не подходят для нас. Наши города стали переполненными и грязными, наши земли истощались, животные вымирали, вода стала отравленной, и наконец, когда Эвтопический Совет разрешил нам переселиться на планету Кириньяга, мы оставили Кению и прилетели сюда, чтобы жить по старым законам, которые хороши для кикуйю. – Я помолчал. – В давние времена у кикуйю не было письменности и никто не умел читать, а раз мы здесь, на Кириньяге, возрождаем традиции кикуйю, то нашему народу нет нужды учиться читать или писать.

– Но что хорошего в неумении читать? – спросила она.

– То, что никто из кикуйю не умел читать до прихода европейцев, не делает его плохим. Чтение покажет тебе, что можно жить и думать иначе, и тогда жизнь на Кириньяге будет вызывать твое неудовольствие.

– Но ты же читаешь и всем доволен.

– Я – мундумугу, – сказал я. – Я достаточно мудр, чтобы понять, что прочитанное мною – ложь.

– Но ложь не обязательно плоха, – настаивала она. – Ты все время рассказываешь лживые истории.

– Мундумугу никогда не лжет своему народу, – резко возразил я.

– Ты рассказываешь им истории вроде той, про льва и зайца, или другой, о том, как появилась радуга, но это же выдумки.

– Это притчи, – ответил я.

– Что такое притча?

– Особый вид истории.

– Это правдивая история?

– В каком-то смысле.

– Если она правдива лишь отчасти, значит, в ней есть и частичка лжи? – спросила она и продолжила, не дав мне ответить: – Если я могу слушать ложь, почему я не могу ее прочитать?

– Я тебе уже пояснил.

– Это несправедливо, – повторила она.

– Да, – вновь согласился я. – Но это правильно и в будущем послужит лишь благу кикуйю.

– Все равно не понимаю, почему это хорошо для нас, – посетовала она.

– Видишь ли, мы – последние, кто остался. Когда-то кикуйю попытались стать кем-то другими, но превратились не в городских кикуйю, не в плохих кикуйю, не в несчастных кикуйю, а в совершенно новое племя кенийцев. Те из нас, кто улетел на Кириньягу, прибыли сюда для того, чтобы сохранять традиции древности, и если женщины начнут читать, то некоторые станут недовольными, улетят, и в конце концов кикуйю