для него, пусть только мелкую серебряную монетку, столь стертую, что нельзя было разобрать, что же на ней выбито, или напротив, драгоценные украшения, стоившие как целый табун тонконогих коней.

Потом они вернулись за столы и принялись пить и есть, петь протяжные песни и предаваться воспоминаниям о павшем.

Когда отбушевал огонь погребального костра, киммирай разожгли множество обычных кострищ, чтобы праздник мог продолжать до самой глубокой ночи.

Грим же искал свою новоприобретенную супругу. Надо расспросить ее, что теперь — думал асир. Наверняка брак должен быть как-то освящен, проведены какие-то ритуалы, сыграна настоящая свадьба. Но больше всего он мечтал увидеть Гульджахан.

Разыгравшееся воображение рисовало ему сцену объятий, благодарных слез и он, увидевший свою нареченную меньше часа назад, уже мечтал, как она бросится ему на шею. Однако красавица все время убегала от него, и погоня асира за женой являла собой зрелище столь комическое, что многие киммирай стали бы смеяться в голос, если бы не великая тризна по Конану, сыну Карраса.

Наконец он нашел ее, заплаканную, у ручья.

Гульджахан пробовала даже драться, но была слишком уж слабой для этого. Грим недоумевая (он рассчитывал хотя бы на благодарность за спасенную молодую жизнь) с силой стиснул ее руку и потащил за собой.

Дивная красавица продолжала плакать.

— Да в чем же причина твоих слез, женщина? Ты жива, а со мной будешь богата и знатна. Я победил Дагдамма ради тебя! Что ж, ты не знаешь меня и должно быть боишься, но поверь мне, я жесток с врагами на поле битвы, а не с женщинами в своем доме. Или твое горе по царевичу столь велико?

— О, Грим-чужеземец. — отвечала Гульджахан. — Я плачу по Конану, но больше всего я плачу по тебе, безумцу, что решил связать свою судьбу с со мной, проклятой, приносящей несчастье.

— Ха! — отвечал Грим. — Что-то твое проклятие не действует на меня. Я ведь победил Дагдамма, которого боятся даже его названные. Должно быть с тех пор, как Каррас дал мне новую жизнь, с новой жизнью я приобрел и новый запас удачи.

Но такой уж уверенности в своих словах он не чувствовал.

— Я должна погубить в жизни девять великих воинов, девять великих вождей. О, семеро уже мертвы!

Может быть Дагдамм умрет от раны. — мрачно думал Грим.

Его в самом деле обуяла страсть к этой красавице, чье имя и облик указывали на то, что принадлежит она к народам старого Иранистана. Но, как и все асиры Грим был суеверным. «Только жены, приносящей несчастье, мне не хватало».

Вокруг царила ночь, густая южная ночь.

Гудели всевозможные дудки и рога, тянули свои пронзительные мелодии флейты и свирели, взрыкивали киммерийские мехи.

Люди пели.

Пели о тенях, бродящих по степи, пели о вечных пирах в небесных чертогах, пели старые и новые песни. Но во всех их песнях герой мучительно умирал, погибал от предательства или коварной ловушки, родичи искали отмщения, жены сходили с ума или уходили следом за героями. Казалось, над героем любой песни висел неумолимый рок, толкавший его к погибели, обычно не только преждевременной и мучительной, но еще и некрасивой, подлой.

Грим-асир, всего лишь день, назад подставивший свою шею под нож великого кагана, тащил за руку жену-иранистанку, погубившую, по его словам, семь великих вождей.

Где-то не столь уж далеко другая женщина накладывала повязку на кровоточащую рану Дагдамма.

Должно быть с девятого на неба на них смотрели тень Конана, тень Пурушты и тень Туя-нойона.

А может мертвые и вовсе не смотрят вниз, носясь на ветрах?

Кто знает…

VIII. Совет кагана

В большом шатре кагана собрались его военачальники, избранные воины, советники. Две дюжины человек, каждый из которых высоко стоял в племени. Грим чувствовал себя здесь чужим.

Опаленные солнцем, смуглые лица.

Мускулистые руки, привычные к мечу и поводьям боевого коня.

Лишь двое из мужчин достигли того возраста, когда киммирай считают приличным отращивать бороду, но и безусых почти не было.

Некоторых из собравшихся Грим уже знал.

Другие лишь недавно прибыли из отдаленных лагерей.

Не было никого от киммерийских общин, что вели оседлую жизнь вдоль больших рек, или в озерном краю. Те кланы больше были привержены обычаям старой родины, не любили демонстрировать верноподданнические чувства степным каганам и по-прежнему управлялись родовыми старейшинами. Но меч они держали в руке столь же уверенно, сколь и плуг, так что кочевые кланы не смели теснить их, тем более, что оба сообщества тесно нуждались друг в друге.

Но пахари пришлют своих послов позже, сейчас церемонно пили кумыс и ждали первого слова кагана степные властители.

Адар — сводный брат Карраса, сын старого кагана и киммерийской воительницы Нарины. Не слишком похож на своего властного брата, чистокровный киммериец, рослый, с узким лицом и тяжелым подбородком. Говорили, что он опытнейший полководец кагана, ни разу не проигравший сражения.

Кайран — широколицый великан, свирепость которого внушала порой опасения даже самому Каррасу.

Гварн — командир «левой» тысячи всадников, самый юный из собравшихся, со зверским, изуродованным шрамами лицом и могучими плечами, яростный, нерассуждающий боец.

Кайдарн — командир «правой» тысячи, немолодой, уже грузнеющий, со спокойным взглядом серых глаз.

Наранбатар — полукровка, командир «сыновей ночи», по-гиркански коренастый, по-киммерийски остролицый и синеглазый.

Среди покрытых шрамами бывалых военачальников Грим с удивлением увидел Нейла, юнца, почти мальчика. Конечно, напомнил себе асир, он сын Карраса, но неужели это повод присутствовать на совете?

Или Каррас не надеется, что Дагдамм выживет, и привел другого сына взамен больного наследника?

Свирепого царевича не было видно уже второй день. Говорили, что рана его страшно воспалилась, и великана мучает жестокая лихорадка. Конечно, Дагдамм будет не первым сильным человеком, что умер от пустяковой раны, но на самом деле царевич сам усугубил болезнь.

С пьяных глаз он совершенно забыл о своем увечье, оперся на ногу, от чего она подломилась, рана снова раскрылась, а Дагдамм рухнул в лужу нечистот. Все это было настолько нелепо, что над могучим сыном Карраса начали смеяться даже рабы и «собачий народ», которые прежде вжимались в твердую земли, стоило завидеть его исполинскую фигуру.

Каррас выждал, пока передаваемый по кругу ковш пришел снова к нему, допил кислый напиток, плеснул последние капли под ноги, в честь богов земли.

— Мои доблестные воины. — начал Каррас. — Вы слышали вести, принесенным нам Гримом-асиром, избранным Тараниса, и нашими верными слугами. Верю, что пройдет совсем немного времени, и вся Степь будет знать о том, что случилось с Багларагом.

— Мы должны отомстить