крокодилами. Наконец въезжаем в джунгли, через которые прорублена просека. Я рассказываю Вюйе историю с Сарой Бернар21, которая, стоило ей прибыть в Рио-де-Жанейро и умыться в отеле, спустилась вниз, взяла извозчика и распорядилась: «В джунгли». Она считала, что джунгли начинаются тут же, за чертой города, а до них было далеко даже на поезде. Здесь же джунгли начинаются сразу у берега. В некоторых местах вдоль дороги они раскорчёваны под плантации, а через сто лет, как здесь говорят, их и вовсе не будет.

Пальмы всех видов, сырное дерево, красное дерево, кешью, масличная пальма, лианы, папоротники. Они, как пожар, захватывают любое заброшенное пространство. В середине одного деревенского дома проросла пальма и весь его подняла вверх. От земли до самых высоко растущих веток ширится такое густое зелёное переплетение листьев, лозы, папоротника, кустов, лиан, что невозможно и представить, как человек сможет сделать хоть шаг вперёд. Лес здесь это одна компактная масса, которая словно грудью защищается от любой попытки в него проникнуть. Тропинки, будто тёмные коридоры, ведут через всю эту зелень к какой-нибудь небольшой местной плантации. Гигантские деревья соединяют свои ветки над дорогой, птицы летают под этими живыми сводами, как в заброшенных крепостях. Некоторые задевают крыльями автомобиль, чьё рычание странно в этой тишине.

Бенжервиль находится километрах в тридцати и стоит на очищенной от джунглей земле холма, защищающего его от болота. Это совсем особый вид поселения. Домов здесь вообще не видно, их скрывают цветущие кусты и огромные пальмы. Это уникальный питомник мира растений, которые обитают в здешних горах. Над садом с широкими аллеями и просторными лужайками высится дворец губернатора, и здесь нет ничего, что напоминало бы город: ни одного магазина, ни одного кафе. Только несколько бунгало для проживания чиновников, а всё пространство напоминает какой-нибудь летний курорт в Америке. Посещение лаборатории агрокультуры, где отбирают, изучают все виды кофе, какао и т. д. Нагие негры и негритянки работают во дворе, перебирая семена. Их работа походит на игру в «камешки», а их печальная песня летит над лесом. Молодой шеф лаборатории – бледный, голубоглазый юноша, опалённый солнцем, водит нас по огромному питомнику, который, находись такой в Европе, был бы одним из самых прекрасных и, учитывая толщину деревьев, старейших её парков. Гигантские цветы.

У меня, не отличающего культурные растения от диких, тропических, создаётся впечатление, что я всё ещё нахожусь в лесных дебрях. Вюйе и наш «экскурсовод» рассматривают плоды один за другим, а потом начинается профессиональная дискуссия. Учат меня различать сорта кофе по его румяным ягодам, сидящим в нежной красной мякоти. Крупный кофе из Сикасо22 и более мелкий из Конакри плодоносят два раза в году. По парку разливается пьянящий запах жасмина, так пахнет здесь кофе белого цвета. Пока одни плантации кофе уже зреют, другие ещё только цветут. Подобно цветкам мирта с нежным и прозрачным запахом, цветок кофе дрожит в раскалённом предвечернем воздухе. В тёмных листьях – крупные, оранжево-красные пузыри какао с хрустящими и горькими семенами. Поднимаю из-под деревьев какой-то неведомый мне плод, он похож на перезрелый огурец. Хочется пить, сжимаю его губами, и мой рот тут же наполняется свежим соком со вкусом ананаса и лимона.

Визиты к разным чиновникам, что живут в высоких бунгало, ограждённых деревянными заборами. Разговор с одним господином, который как раз принимает душ за загородкой. Никто его ещё не видел, но его лицо и его тело представляются отражёнными в его голосе, сопровождаемом шумными потоками воды. Угадывается, что он сед, коренаст, с морщинистой из-за климата кожей. Хотя ещё только шесть часов, наступает вечер – тот самый стремительный экваториальный вечер, который за пять минут меняет на небе всю палитру цветов, прежде чем наступит ночь. И хотя всего только шесть часов, он уже начал своё торжественное шествие, спускаясь на лес и на сверкающие в закатном солнце лагуны. Вид из высокого окна открывается величественный. Негры-работники, закончившие свои дела, с пением возвращаются в свои деревни. Господин, который за забором принимал душ и одевался, выходит и заканчивает фразу, начатую, ещё когда он не был видим. Он протягивает нам руку, от которой свежо пахнет миндальным мылом и одеколоном. У него утомлённое, полное, морщинистое лицо, он, жмурясь, вежливо на нас смотрит, пока его рука ищет на столе пачку «вирджинии» и не может её нащупать. Вдруг мы в мгновение оказываемся в полной темноте. Белеют лишь одни наши костюмы.

Возвращаемся, петляя меж бунгало и пролагая путь сквозь густоту тропического питомника, который неизвестно когда превращается в джунгли. Ночью лес пахнет дымом, фруктами, звериной шерстью. Вюйе говорит: «Запах африканской ночи!» Влажная, тяжёлая духота будто клубится вокруг нас, светящаяся мошкара дрожит, растворяясь в мареве ночи как в меду. Только когда кое-где над нами редеют ветки красного дерева и вся тяжесть духоты улетучивается в небо, становится виден величественный небосвод, заполненный звёздами и лунным светом. Миллионы светящихся мушек огненным столбом поднимаются ввысь.

Когда мы добираемся до лагуны, до широкой воды, освещённой лунным светом, большой паром, который должен нас перевезти, уже стоит на другом берегу. Через пото-пото, подводные джунгли, доносятся звуки движения крупных животных. Не слышны голоса, которые, возможно, могли бы исходить от них, не видны их очертания, но слышны звуки рвущихся подводных растений и ломающихся веток там, где они решили устроить на ночь свои громадные тела. Лежащий на дне крокодил выглядит уснувшим и полумёртвым, гиппопотам – утонувшим; ночью возле них вспоминаешь те геологические периоды, когда огромные пресмыкающиеся ползали по освещённым лунным светом лесам и ящеры ростом выше баобабов объедали листву с сырных деревьев.

То тут, то там в пото-пото тихо горят изнутри невероятно толстые гнилые стволы, пожираемые наэлектризованным светом словно какой-то страстью; светящиеся и прозрачные, они производят фантастическое впечатление. Некоторые из них, полностью охваченные пламенем, полыхают как факелы. Земля под ногами, как в стихотворении о спящем Воозе, ещё мягка, как во времена после Потопа23.

Паром скользит по воде, пахнущей ужасно сильно, испарения настолько густы, что почти сомневаешься, а есть ли здесь ясная граница между поверхностью воды и водяными парами. Негр, тот, что на вёслах, качается, то откидываясь, то наклоняясь вперёд, среди всех этих миазмов. Я чувствую бессознательное удовлетворение от того, что знаю: у меня в организме полграмма хинина. Потом мы снова пересекаем мрачный лес, весь в трещинах лужаек, пространство которых душит буйная зелень трав. Но над всем одно огромное торжество света, небес, луны, несущейся по небу.

Отель, душ, ледяные напитки. Один торговец, швейцарец, которому я говорю,