урожденной заклинательнице: у Чэнь Гэньцяня, тогда еще наследного принца, уже были жена из богатого рода Чжунчэн и маленький сын. Однако ребенок умер, не дожив и до двух лет, других детей императрица подарить супругу не смогла, и он развелся с ней, женившись второй раз на знатной девушке с севера, но и здесь судьба посмеялась над ним: молодая жена умерла при родах, ребенок также не выжил. И тогда Чэнь Сяолун, правящий император и племянник того самого Чэнь Миншэна, прозванного Первым императором и подчинившего кланы, заставил сына взять в жены заклинательницу для укрепления рода. Чэнь Сяолун держал бразды правления железной рукой, пусть и не притеснял кланы чрезмерно, и Вэй Далян не оставалось ничего другого, как подчиниться. Вэй Юншэн и Вэй Юнмэй были тогда слишком малы. Повзрослев, ни словом, ни вздохом не выдали они своих мыслей, связанные клятвой мофа шиянь и страхом за двоюродную сестру, но принц, с юных лет приучившийся видеть больше, чем ему показывали, замечал и тоску в их глазах, и то, как они дольше положенного удерживали руки императрицы в своих, и то, как грустил эрху[61], рассказывая о степях вокруг Даляна, когда кто-то из близнецов доставал инструмент. А однажды маленький А-Синь даже видел, как матушка плакала, обнимая Юнмэя.

Принц не знал, есть ли у него дар заклинательства, – под страхом смерти никто не взялся бы его учить, но у матушки он был: мальчик чувствовал прикосновения духов воздуха, когда она пела ему колыбельные, видел в покоях талисманы чистоты и тишины, а в тайнике под полом императрица хранила свой меч. Без должной тренировки она вряд ли бы уже смогла им воспользоваться, но заклинатель расстается с мечом только вместе с жизнью, ведь это не простое оружие, у него есть душа и имя. Принц до сих пор верил, что с душой меча можно разговаривать – как в сказках матери. Да в сказках ли?

– Чэнь-сюн! Чэнь-сюн! – Хань Дацзюэ с тревогой заглядывал ему в лицо. – В какие дали ты ушел? Нам принесли завтрак!

– Прости, задумался. – Принц сразу потянулся к деревянной шкатулке. – Я приготовил для тебя нечто особенное. – Он достал из шкатулки связанные кольцом травы, бросил в стеклянный чайник с кипятком, и в воде медленно распустился изысканный букет.

– Юй Лун Тао?[62] – Хань Дацзюэ потянул носом воздух и призрачно улыбнулся. – Чэнь-сюн, ты гостеприимный и внимательный хозяин. Ее Величество может по праву гордиться таким сыном.

– Слышал бы тебя мой отец, – неловко усмехнулся принц. – Я ведь самое большое разочарование в его жизни.

– Чэнь-сюн, послушай меня: я понимаю, ты считаешь, что Его Величество ищет кость в яйце[63] – вечная беда отцов и детей. Я никого не оправдываю и никого не осуждаю, но помни, что слова – ветер и лишь кисть оставляет след. Каким будет твой след, зависит от тебя одного.

– У вас в клане все такие философы? – попытался пошутить принц.

– Самодисциплина и умение направлять волю – основа тренировки любого заклинателя. Иначе ты не удержишь силу, тебя настигнет искажение ци[64] или убьет призванная тобой стихия, с которой ты не справишься. И вот тебе мой заклинательский совет: перестань себя мучить и поешь. Издевательство над плотью еще никому и никогда не помогало.

Принц рассмеялся, и обстановка разрядилась. Отдав должное салатам, пирожкам и разным видам чая, молодые люди умиротворенно следили, как сверкает под утренними лучами поверхность озера – словно супруга Небесного хозяина рассыпала драгоценности по ковру.

– Хань-сюн, ты же сыграешь мне? – нарушил молчание принц. – Хочу послушать про горные вершины и текущие воды. Ваши мелодии Дракона созданы для того, чтобы успокоить самый мятежный дух.

– Ты же помнишь, Чэнь-сюн, что я не могу использовать духовную силу во время игры, когда нахожусь во дворце, – напомнил Хань Дацзюэ, и его строгое лицо смягчилось. – Таково условие, поставленное Его Величеством моему дяде в день его вступления в должность главы клана.

– Тебе не нужна духовная сила, когда ты играешь. Твой гуцинь и так говорит с человеческими сердцами.

– Я сыграю тебе, но прошу, не сравнивай больше мою музыку с горными вершинами и текущими водами. Не хочу, чтобы наша история окончилась так же, как у поэта Ю и дровосека Чжуна[65]. – Хань Дацзюэ достал из чехла светлый гуцинь, бережно устроил его на коленях, положил руки на струны и замер, прикрыв глаза. Принц не отводил взгляда от его рук, но все равно пропустил миг, когда заклинатель тронул струны, – так естественно музыка вплелась в щебет птиц, отозвалась плеску воды и шепоту ветра и подхватила их голоса, повела мелодию, в которой было все звучание окружающего мира и одновременно не было ничего, кроме рассыпавшегося вечного серебра.

– Это прекрасно… – прошептал принц, едва Хань Дацзюэ прижал струны и мелодия растворилась в наступившей тишине. – О чем ты играл, Хань-сюн?

– Я назвал эту мелодию «Одна радость»[66]. – Изящная рука заклинателя провела по вышитому драконами покрывалу. – Я сочинил ее давно для дяди, потому что дождь в его глазах все никак не кончался. Подумал, что сегодня она поможет и тебе, хотя и сомневался, что без духовной силы подействует как надо. Рад, что ошибся.

– Хань-сюн, прошу тебя, сыграй это и моей матушке! – загорелся принц, вскакивая и протягивая руку другу. – Пусть ей тоже станет легче!

– Почту за честь доставить удовольствие Ее Величеству. – Молодой заклинатель неторопливо убрал гуцинь в чехол и поднялся. – Если игра этого подданного поможет развеять печаль императрицы, он будет вознагражден сполна.

* * *

Иши устало потер глаза, откладывая лист с пометками. Полноценно сесть за работу удалось только ближе к вечеру: сначала его вызвали, когда принц зачем-то повел гостя навестить императрицу, потом надо было проследить за накрытием ужина, и лишь к концу ши Собаки, когда молодой господин Хань удалился для отдыха в отведенные ему покои, Иши смог вернуться к записям. Помощники оказались расторопными, и перечень фактов вместе с выводами судебного врача Се Цзюэдина уже лежали на столе у молодого чиновника. Прежде чем переходить к ним, Иши снова пробежал глазами свои записи.

Итак, что известно о жизни его старшего брата? С детства мечтал стать заклинателем, сбежал из дома незадолго до совершеннолетия, несколько лет не появлялся, ограничиваясь короткими редкими письмами. Стал приезжать чаще после смерти отца, примерно раз в полгода. Денег почти не привозил, из подарков главным образом были выделанные шкуры и какие-то хозяйственные мелочи. Носил одну и ту же темную одежду без знаков отличия, на прямые вопросы о клане отвечал уклончиво, переводил тему, при попытках выяснить больше либо отмалчивался, либо огрызался. Вряд ли бы Шоуцзю так себя вел, прими его клан Хань Ин в свои ряды, – скорее, всячески бы это подчеркивал, Иши хорошо знал, каким гордым был старший брат. По зрелом размышлении молодой чиновник осознал, что Шоуцзю не обманывал домашних – он просто не говорил правды, и они с братьями сами решили, что он должен состоять в Хань Ин. Где же еще, если они жили на землях именно этого клана?

Однако в Хань Ин никто не знал о Шоуцзю; значит ли это, что старший, не сумев поступить туда, вынужден был стать бродячим заклинателем? Это бы объяснило и редкие визиты, и простую одежду, и отсутствие полноценного жалованья. Разумный вывод, но Иши все словно что-то царапало, мешая принять его, и он взял бумагу с печатью судебного врача.

«Многочисленные раны в верхней части туловища, одинаковые с обеих сторон по расположению и силе проникновения, нанесены, предположительно, колюще-рубящим оружием. Этим скромным врачом были обнаружены зацепы по краям некоторых ран, напоминающие следы от крюка, на который подвешивают туши мясники. Таким образом, все разновидности мечей отпадают. Своеобразный характер ранений позволяет сделать вывод, что нанесены они были не шуанфу[67]: слишком аккуратные разрезы от легких лезвий; не фэйгоу[68]: раны сделаны одновременно с двух сторон, а фэйгоу – непарное оружие; яньюэдао[69] и цзи[70] не подходят по причине меньшей маневренности. Этот скромный врач полагает, не боясь упреков в отсутствии мастерства, что единственное возможное орудие убийства – шуангоу