Я поймал себя на том, что охотно подпеваю: «Не спи, вставай, кудрявая! В цехах звеня, страна встает со славою навстречу дня…».

Сделав зарядку, кинулся в санузел, благо в нашей квартире он разделенный, а когда вышел из ванной — свежий и бодрый, то услышал из кухни голос соседки:

— Тёма, доброе утро! Приходите завтракать!

— Доброе утро, Марианна Максимовна! Обязательно приду!

После того, как погибли мои родители, соседка нередко меня подкармливала, но я настоял, чтобы она использовала продукты, которые покупал я. Вообще, если опустить формальности, мы втроем стали почти одной семьей, и в этом мне очень повезло — о «вороньих слободках», в которые частенько превращались коммунальные квартиры, я только читал в книжках и смотрел в кино. И если уж сравнивать с киношными коммуналками, наша больше была похожа на ту, что показана в «Покровских воротах».

Нацепив треники и футболку с эмблемой спортобщества «Трудовые Резервы», я отправился на кухню. Марианна Максимовна встретила меня лучезарной улыбкой. От нее веяло женским счастьем и теплом.

Испорченный десятилетиями предшествующей этому утру взрослой жизни, я тут же предположил, что нынешней ночью Савелий Викторович все-таки временно угодил в расставленные соседкой сети, но вслух этого, разумеется, не сказал. Вместо этого принялся уплетать яичницу с докторской колбасой, запивая сладким чаем из граненого стакана в медном подстаканнике.

Мне не хотелось засиживаться, и потому, проглотив завтрак и от души поблагодарив соседку, я вымыл посуду и вернулся в свое обиталище. Открыв шкаф, принялся изучать свой гардероб. Мне следовало одеться поприличнее. Из «приличного» у меня оказался только один костюм — коричневый в серую полоску. Сшитый по ГОСТу, он казался немного мешковатым. Галстуков у меня было всего два. Зеленый в красный горошек и красный с синими квадратиками. Я надел красный. Потом начистил ботинки, почти до блеска. Теперь можно было надевать пальто и отправляться по адресам.

Откровенно говоря, задумал я довольно рискованный трюк. Конечно, формально ничего плохого совершать я не намеревался. Во всяком случае — с точки зрения уголовного кодекса. А вот что касается морали, то здесь не все так однозначно. Ладно, оставим пока мораль в покое. Это в прежней жизни я был идеалистом, да и то — до Перестройки. А когда она началась, видя, как коллеги-литераторы один за другим отступаются от прежних идеалов — если у них они были — я немного стал циником. Молчаливым наблюдателем в белом пальто — так я сейчас оценивал сам себя, глядя будто бы со стороны.

Писатели и поэты стали поливать друг дружку грязью — кто на кого стучал, кто чего подписывал, кто против кого голосовал на собраниях. И вся эта крысиная возня одних приводила к инфарктам, других — к самоубийствам, а третьим все было как с гуся вода, они и гласность умудрились обратить в свою пользу. Я тогда старался держаться от всей этой грязи в стороне, никого не разоблачал и не изобличал, но многие вскрытые гласностью факты, касающихся известных литераторов, как-то сами по себе застряли в моей памяти.

И вот теперь я собирался воспользоваться этим знанием, дабы устроить свою собственную литературную карьеру. А почему бы и нет?

В СССР все равны? И да, и нет. Чем я хуже этих солидных дядей, имеющих четырех-пятикомнатные квартиры, обставленные дорогой антикварной мебелью, нередко конфискованной у тех, на кого они сами и донесли?.. Пусть помогут молодому коллеге, тем более, что многого я не собираюсь требовать. Небольшую синекуру поближе к литпроцессу (ведь до появления Интернета он весь крутился тут, в конкретных местах за конкретными дверями), да возможность регулярно публиковаться, а дальше видно будет.

Мне нужно было попасть в центр города. Я вышел на улицу, радуясь солнечной погодке. Вчерашняя метель намела свежие сугробы, нахлобучила белые пушистые шапки на столбики ворот, ведущих во двор нашего дома, нацепила варежки на коричневые, скрюченные лапы голых ветвей. Жители уже протоптали дорожки. Малышня носилась по сухому, летучему снегу, безуспешно пытаясь слепить из него снежки. Я вышел со двора на улицу и как раз подоспел к троллейбусу, который по субботнему времени был не слишком-то полон.

Вчера, когда ехал с работы в трамвае, билет я так и не купил. Честно говоря, забыл. А вот сегодня, увидев примитивный билетный автомат, что стоял у окошка в передней части салона, я едва не пустил слезу умиления. Нужно было опустить монетку и нажать на рычаг, который проворачивал катушку с билетами. Прямой зависимости между засунутой в щель монеткой и высовыванием из автомата бумажного язычка не прослеживалось. Билет можно было оторвать и не заплатив. То есть — оплата проезда зависела исключительно от совести пассажира! Ну или от бдительности других пассажиров. Чем не фантастика?

Мне четырех копеек было не жалко. Я опустил в щель две двухкопеечные монеты и с чистой совестью оторвал билетик. Свободных мест в салоне хватало. Я выбрал место у окна, уселся и принялся разглядывать проплывающие за окном пейзажи. Чем ближе троллейбус продвигался к центру, тем солиднее становились здания. Солнце отражалось в оконных стеклах и витринах магазинов. Прохожие не слишком спешили — выходной день, торопиться некуда. Некоторые, особенно пожилые, останавливались возле уличных стендов с газетами.

Небольшие очереди выстраивались возле табачных и пивных ларьков. Детишки и молодежь расхватывали пирожки и мороженое, которые продавали пухлые от обилия натянутой одежды тети — в белых халатах поверх пальто и пуховых платках. Я узнавал и не узнавал свой город, который менялся на моих глазах на протяжении почти семи десятилетий. И честно говоря тот, что я рассматривал сейчас в окошко, медленно ползущего от остановки к остановке троллейбуса, мне казался более настоящим, нежели оставленный мною в будущем.

Динамик невнятно пробормотал название очередной остановки. Гармошка дверей с шипением разошлась. В салон ворвалась стайка смеющейся молодежи с лыжами в руках. Рядом со мною плюхнулась на сиденье девчушка в белой пушистой шапочке и красном свитере, с орнаментом в виде синих снежинок, пересекающим едва заметную под толстой вязкой грудь. Юная лыжница кокетливо покосилась на меня и тут же сделала вид, что я ей совершенно не интересен.

— Тёмка! — вдруг окликнул меня один из ее спутников. — Ты?

Глава 5

Я оглянулся и почти сразу узнал окликнувшего меня парня. Рослый, широкоплечий, глаза серые, как графит, а волосы, выбившиеся из-под лихо заломленной на затылок лыжной шапочки, русые. Олег Литвинов, мой армейский дружок. Я извинился перед незнакомкой в красном