Я щелкнула пальцами, как будто отменяя вопрос баббо.

– Расскажите нам о своей семье, мистер Беккет. Мы хотим знать о вас все… если только это не слишком бесцеремонно с моей стороны?

И лишь позже, гораздо позже я вспомнила об Эмиле. Целую секунду я даже не могла представить его лицо. А когда представила, то почувствовала себя такой жестокой и бездушной… такой виноватой, что насильно постаралась прогнать его из своей памяти. Далеко-далеко.

* * *

Только следующим вечером я узнала о намерениях баббо относительно мистера Беккета. Я сидела в кухне, а мама бинтовала мои ступни. После еще шести часов репетиций нарывы сочились густым желтым гноем, а мои танцевальные туфли изнутри были выпачканы кровью.

Вошел баббо. Его очки запотели, а галстук сбился на сторону.

– Я так больше не могу, – жалобно произнес он.

– Что теперь случилось, Джим? – Мама сильно дернула бинт.

– Ай! Не так туго, мама, а не то я завтра не смогу надеть балетки, – простонала я.

– Матерь Божья! Ты и твои ноги, твой отец и его глаза! Я уже не знаю, куда мне деваться, вы меня с ума сведете! Где Джорджо? – Она подняла голову, словно ожидая, что Джорджо дома и вот-вот войдет в кухню. Однако Джорджо отсутствовал весь день и всю ночь. Я не говорила маме. Я знала, что ей бы это очень не понравилось.

– Я целый день говорил по телефону с юристами. Незаконно напечатанные копии «Улисса» продаются в Америке и Англии по сорок долларов за экземпляр. – Баббо в отчаянии взъерошил волосы.

– Что ж, деньги нам куда как пригодятся, Джим. И это совсем неплохие деньги.

– Но в том-то все и дело! Мы не получаем с этого ни пенни! Ни единого пенни! И там полно ошибок! Какой-то человек в Америке наживает себе состояние на моей работе – моей изуродованной работе! – В его голосе звучало настоящее раздражение. Он снял очки и протер их шелковым носовым платком. Его глаза, в красных жилках, с серыми кругами, без привычных стекол, вдруг показались мне особенно усталыми и несчастными. – Я писатель, а не юрист. Все это очень меня подавляет. Я совершенно пал духом. А вдобавок еще и мистер Макэлмон сообщил, что возвращается в Америку. – Баббо надел очки и тяжело вздохнул. – Кто поможет мне с работой, Нора?

– А миссис Роскошные Портки Флейшман не может тебе помочь? Или она слишком много времени пялится на тебя, вместо того чтобы печатать? – Мама еще раз туго обернула бинт вокруг моей ноги и завязала узлом концы.

– Слишком жмет, – пожаловалась я. – И я ни за что не смогу это развязать. И мне придется жить с этими бинтами всю жизнь.

– Если бы не эти твои танцы, нам не нужно было бы столько денег. Так что перестань ныть, ладно?

Мама встала и начала сердито сматывать бинт. Я невольно возмутилась. С Джорджо она никогда так не говорила, а ведь его уроки пения обходились гораздо дороже, чем мои уроки танцев.

– Никакого чувства собственного достоинства нет у твоей миссис Роскошные Портки Флейшман. Одна еврейская наглость и все такое. – Мама возмущенно фыркнула и замолчала.

– У миссис Флейшман есть достоинства, – возразил баббо. – Она знает всех нужных людей, и восхищается моими трудами, и к тому же она достаточно богата и может себе позволить работать у меня бесплатно.

– Она разводится, Джим! Бога ради… это же позор!

– Я могу тебе помочь. – Я осторожно вытянула забинтованную ступню. Мне не хотелось видеть у нас миссис Флейшман. Было в ней нечто, что вызывало во мне смутное беспокойство. То, как она вплывала в наш дом, в собольем манто на плечах, с сумочкой из змеиной кожи, болтающейся на запястье, с отрепетированной улыбкой дружелюбия на малиновых губах… ее воркующий голос, «милые» гримаски и попытки изобразить умную женщину, каковой она на самом деле ни капли не являлась.

– Ты и так делаешь для меня более чем достаточно, Лючия. Пишешь за меня письма, постоянно бегаешь в библиотеку. Возможно, если бы ты меньше танцевала на публике… Если бы только дома… – Баббо умолк.

– Господи, спаси нас и помилуй! Я не стерплю, если она будет целыми днями мотаться у меня под ногами. Вы двое, клянусь, таки доведете меня до сумасшедшего дома, если будете постоянно балаболить о своих предзнаменованиях и радугах.

– Ты могла бы переплетать книги, Лючия. – Баббо прислонился к дверному косяку, глядя куда-то поверх моей головы. Его тонкие пальцы теребили галстук.

На минуту я решила, что он шутит. Сейчас он разразится тонким серебристым смехом, и я присоединюсь к нему, и мы позабавимся над этой немного чудной остротой. Мама водрузила на плиту чайник и принялась расставлять чашки и блюдца. Все молчали.

– Переплетать книги? – Я поднялась и попыталась пройти по кухне, хромая и подпрыгивая от боли. То, что сказал баббо… но ведь это же нонсенс! Ему нравятся мои танцы. Они его вдохновляют – все это знают. Неужели он действительно предпочел бы, чтобы я сделалась переплетчицей? И сама зарабатывала себе на жизнь… В этом все дело? Или он хотел бы, чтобы я переплетала его книги? Я сердито повернулась к нему, готовая упрекать, обвинять, но слова застряли у меня в горле. Я вдруг все поняла. Какая же я глупая! Он не хотел, чтобы я танцевала для кого-то еще. Вот почему он предложил мне делать это дома, а не на сцене. Он желал, чтобы я принадлежала только ему.

– Переплетчица – это прекрасная профессия для юной леди. То есть для юной леди, которая намеревается приобрести профессию. – Он кашлянул. Я хорошо знала: этот кашель означает, что разговор окончен и обсуждаемая тема закрыта. – Нет, Нора, мне необходима помощь человека, который понимает мою работу. У Макгриви недостаточно времени. Он теперь постоянно занят преподаванием.

– Вот это жалость так жалость. Мистер Макгриви всегда такой сдержанный. А что насчет этого мистера Беккета? Не может ли он помочь?

Я едва не задохнулась от волнения. В одну секунду все мои тревоги из-за того, что мне, может быть, придется стать переплетчицей, испарились. Я села и крепко ухватилась за подлокотники кресла. Мистер Беккет на Робьяк-сквер. Мистер Беккет, работающий с баббо. Был ли это очередной знак? Богини судьбы неумолимо сводили нас вместе.

– Ах да, мистер Беккет. Эта мысль приходила мне в голову. Ему придется отложить свой труд о Прусте. И конечно, я не смогу ему платить. – Баббо