нас истине, то мы учителей не приглашаем, и если судьями — тем более. Ибо как вы будете выступать одновременно и судьями, и стороной в споре? А если же вы придете дружески и братски, без вражды и высокомерия, как люди, от души ищущие истину, мир и согласие, то это будет угодно Богу и нам, Его рабам, приятно. Итак, если, собравшись вместе, мы изучим взгляды друг друга и придем все к соглашению — слава святому Богу! Если же всем руководящий и движущий Бог за Ему известные грехи попустит, чтобы опять явилось такое же разногласие между нами и вами и разгорелся спор, то, дабы не оборвалась связь и не возникла у нас вражда и еще большая распря, чем теперь, пусть каждая Церковь останется при том, чего она держится сейчас, с тем чтобы все от души просили и умоляли миротворца Бога ниспослать Свой святой мир и единство так, как Он Сам ведает.

26. После того, как император это сказал и Павел заявил, что он с этим согласен, было постановлено, чтобы этот собор состоялся в Константинополе в промежутке между началом июня пятого индикта шесть тысяч восемьсот семьдесят пятого года и концом мая седьмого индикта.[85]

ДИАЛОГ С ЕВРЕЕМ КСЕНОМ ХРИСТОДУЛА МОНАХА.

ПРОТИВ ИУДЕЕВ

СЛОВО ПЕРВОЕ

Не знаю, против иудеев или за них покажется некоторым предпочтительнее озаглавить это сочинение. Мне же кажется, что можно и так, и так. Ибо для смеживших умственное око и добровольно закрывших разум для света истины это будет ясным показателем и живым свидетельством либо их, так сказать, наивности, либо безумия; для более же культурных людей и более благосклонных к истине — своего рода путеводителем к более правильному, а для людей такого же образа мыслей из числа служителей Божиих — к большему и приятнейшему, если только в самом деле все другие блага ниже совершенствования души и желания таким образом полностью обеспечить спасение.

Однажды, когда благочестивейший и христолюбивый император и самодержец ромеев Иоанн Кантакузин, ради Божественного монашеского чина переименованный в монаха Иоасафа, оказался на Пелопоннесе и находился там, некто из местных жителей, называемый здесь Ксен, а вероисповеданием еврей, подойдя, поклонился ему, как он привык это делать раньше, и сказал:

— Радуйся, царь!

— Откуда ты пришел? — спросил император.

— Встретившись с тобой, милостивейший царь, — сказал Ксен, — и зная о твоей широкоизвестной учтивости в обращении с каждым, с чем я и сам не хуже других знаком, я и подошел теперь, чтобы воздать еще должный тебе рабский поклон, что, я полагаю, как нельзя кстати.

И ты радуйся, — опять ответил император. — Поскольку же у меня сейчас нет никаких неотложных дел, хорошо будет, если ты объяснишь мне, какой такой рабский, как ты сказал, поклон ты пришел мне воздать. Ведь ты согласишься со мной, я думаю, что рабство дело не простое, а многообразное, ибо рабами мы называем и захваченных в плен на войне, и купленных людей, некоторые из которых сами под давлением нужды закладывают себя другим; рабствует опять же все покорное властям; с другой стороны, не будет, пожалуй, ошибкой назвать рабами греха и тех, кто не пользуется разумом для управления страстями и не совершенствует себя сознательно по образу Божию, а безрассудно покоряется наслаждениям и иным страстям и спускается вниз, словно имея некую всепоглощающую необходимость постоянно быть рабом наслаждений. Ибо чему из наших влечений кто покоряется, сказал один божественный муж, тому тот и рабствует (ср.: Рим. 6,16).

Знаю я и иное рабство — достохвальное рабство любви. И еще иного рода, большее и ценнейшее всякой свободы, которое если кто обретет, сможет стать выше всех. Что это за рабство? Удалить всякое собственное желание; отсечь всю свободу воли; отдать себя и подчинить некоему божественному мужу из числа умеющих вести к Богу; подчиняться им добровольно.

Если я правильно об этом толкую, то скажи, какого из перечисленных типа рабом моим счел ты себя, поклонившись?

Ксен: Ты поразительно и достойно твоей души, божественнейший царь, все разграничил. Рабом же твоим я считаю себя, с одной стороны, потому, что я — один из подчиненных, находящихся в твоей божественнейшей власти, с другой — из-за самой радости любви, ибо, слыша о тебе от многих много доброго и хорошего, я и сам имел случай благодаря апелляционной жалобе встретиться и насладиться беседой с тобой. Ведь, я думаю, различие вероисповедания не может помешать мне любить прекрасное в тебе.

Император: Однако, Ксен, пора поразмыслить: как бы, считая себя ревнителем прекрасного, ты незаметно не удалился далеко от него на деле, подобно тем, кто богач или царь — лишь во сне. Ведь если начало всего прекрасного — любовь, а любовью и является и называется Сам Бог (см.: 1 Ин. 4,8.16), то как сможет кто-нибудь любить истину, будучи далеким от подлинной любви к Нему, т. е. к Богу, первому из ревнителей прекрасного?

Ксен: Отсутствие всех вообще хороших качеств свойственно человеку, отпадающему от Бога. Слышав от немалого числа единоверцев, это я уже и сам знаю. А вот то, что Бог и называется, и является любовью, как только что услышал от тебя, кажется мне чем-то странным и непонятным. О, если бы кто-нибудь из наших современников мог выразить, что такое Бог! На это дело никто никогда не решался ни из превосходящих мудростью и здравым смыслом других, ни из тех, кто многообразно всяческими способами послужил добру.

Император: Приходилось ли тебе, Ксен, где-нибудь когда-нибудь слышать, что все это Бог произвел волей, добротой и любовью, или ни от кого никогда не слышал?

Ксен: Даже часто и от многих.

Император: Подобно тому, как посредством любви и доброты все, ставшее из ничего, стало быть, так же, опять-таки, все удерживается от распада, сохраняется и поддерживается добротой и заботой. Ведь если бы этого не было и не было бы все объектом Божественной любви и заботы, то не нашлось бы ни единого средства, чтобы помешать этому миру снова помчаться назад — в небытие. И подобно, опять же, тому, как Бога в качестве опоры и господина веков называют вечностью и вечным — «Бог, — говорит ведь (Ис. 40,28), — вечный, сотворивший пределы неба», — так же называют Его и любовью — в качестве первопричины и подателя любви. Ибо некий закон и неразрывные узы неизреченной любви связывают и прочно соединяют высшие