Шрифт:
Закладка:
Последовательно и настойчиво старалось правительство провести чиновничий характер службы помещиков, отбить всякие мысли о привилегиях. Помещик всегда должен находиться в готовности к выступлению в поход, чтобы «биться до смерти с ногайскими или немецкими людьми, не щадя живота». При всяком присоединении новой территории часть ближних к Москве помещиков переселяли на окраину, откуда снимали в свою очередь местных землевладельцев для перемещения в середину или на другую окраину. Правительство не давало установиться среди помещиков духу замкнутой касты; непрерывно оно вдвигало в состав служилого сословия представителей нерусских народностей, «поповичей и простое всенародство», по выражению Курбского, перемешивало людей низкого звания со старинными заслуженными и знаменитыми фамильными именами.
Много значило то обстоятельство, что, помимо вознаграждения землей, военно-служилым людям выдавались денежные оклады, особенно когда дело шло о крупном походе. Такие обширные бюджетные расходы были не по силам ни одному из тогдашних европейских государств. Почти не веришь глазам своим, читая в дипломатической переписке Василия III с датским королем, что Москва платила датчанам «пенязи», и для какой цели? — чтобы на эту субсидию магистр прусского ордена мог нанять солдат в войне с Польшей, общим врагом Дании и Москвы.
Богатство Москвы прямо ослепляет иностранцев. Приезжие англичане в тот век, по преимуществу жадный до золота, описывают Москву вроде какого-то сказочного американского Перу. За царским обедом в 1557 году «все столы были сервированы сосудами из чистого прекрасного золота: миски, кувшины, блюда, соусники, кубки, бесчисленное множество всяких кружек, из которых многие были усыпаны драгоценными камнями». В другой раз той же зимой, в присутствии царя «обедали 500 иностранцев и 200 русских, и для всех была поставлена золотая посуда, притом столько, сколько можно было уместить, ставя одну подле другой. Кроме того, стояло 4 шкафа, наполненных золотой и серебряной посудой, между прочими предметами 12 серебряных бочонков; на краях этих бочонков было по 6 золотых обручей». Об удивительном блеске царской сокровищницы не упускает рассказать Дженкинсон, знаменитый английский путешественник, ездивший в Среднюю Азию. Изображая обстановку царского обеда, он упоминает о целом сооружении из золота в 2 аршина длины с вычеканенными на крышке башенками и драконовыми головами.
Все мастерство, все величие Ивана III как организатора Московской державы выступает особенно ярко после его смерти, когда при незначительном его преемнике и во время малолетства его внука правительственная школа, созданная им, действует как бы сама собой, силою заложенного в ней разума, не имея признанных вождей и руководителей.
1
При Василии III Москва привлекает усиленное внимание западных держав. Германский император и римский папа наперебой стараются заинтересовать великого князя московского королевской короной: один рассчитывает толкнуть русских на крестовый поход против турок и в то же время строит план раздела Польско-Литовско-Венгерского государства между Австрией и Москвой, другой хлопочет о включении Москвы в церковную унию под верховенством Рима. В планы о воссоединении церквей папа искусно втягивает новых союзников Москвы, приобретенных Иваном III: Данию и прусский духовно-рыцарский орден. Датский король очень увлечен этой идеей: в 1512 году он убеждает Василия III отпустить своего представителя в Рим на Латеранский собор, созванный папою для укрепления авторитета Святого престола.
Запад посылал в Москву людей разнообразных талантов. Вот генуэзец Чентурионе, фантазер в политике и географии, мечтавший о восстановлении торговых сношений своего родного города с Дальним Востоком через Каспий, Москву, Балтику и Данию; вот Герберштейн, ученый-гуманист, сумевший добраться до самых интересных исторических и церковных памятников таинственного восточного царства, ознакомиться с летописями, судебниками и даже религиозной литературой московского общества.
Все они упирались, точно в каменную стену, в твердо выработанные и искусно обставленные предания московской дипломатии. Великий князь с благодарностью принимал посредничество папы при заключении перемирия с Литвой; не забывал никогда своей вечной просьбы присылать ему знатоков рудного и металлического дела, оружейников, врачей, архитекторов, инженеров, художников, но по вопросу, который более всего занимал западноевропейские правительства, — о церковном сближении — он отвечал неизменно сухо и холодно: московский двор остается верен православию и не желает входить в какие-либо переговоры по этому поводу. Прусскому послу Шомбергу в 1517 году московское правительство заметило с едкой иронией, что он напрасно так старается о чужом деле: настаивая на церковной унии, посол рискует повредить интересам своего же ордена; ведь если папа узнает, что московский государь склонен пойти на соглашение с католиками, то побудит его помириться с Польшей, врагом Пруссии.
Время малолетства Ивана IV — критический момент для московского самодержавия, которое Герберштейну показалось властью, не имеющей себе равной на свете. Если монархия в Москве спаслась от крушения, не потерпела ущерба от «вельмож», на манер Польши, то она в значительной мере обязана была этим своей могущественной союзнице — церкви. Иерархи с какой-то особенной горячностью ринулись в политическую борьбу: князья Шуйские, по-видимому рассчитывавшие вытеснить правящий дом Калиты, встретили резкий отпор духовенства; в короткий срок трех лет им удалось свергнуть одного за другим двух митрополитов — Даниила и Иоасафа, но тем не менее церковники одержали победу: с 1542 года начинается митрополитство знаменитого Макария, вышедшего из школы Ивана III (Макарий родился в 1482 году). Под его влиянием Иван IV объявлен в 1547 году совершеннолетним, но вместе с тем поставлен под опеку священника Сильвестра, которая еще на шесть лет (1547–1553) оставляет в тени неоперившегося, не расправившего свои блестящие дарования и порочные наклонности будущего Грозного.
Десятилетие 1542–1553 годов можно с известным основанием назвать эпохой клерикальной политики. Все реформы, все вопросы практической жизни получают направление от высшего духовного авторитета, а сама церковь переживает сильные волнения, решает самые сложные вопросы своего устройства и вероучения. Ученый и вполне консервативный Макарий созывает один за другим соборы, преследующие задачу устранения местных различий, объединения и усиления государственной церкви тем же путем, каким происходило объединение государства. На соборах 1547 и 1549 годов было достигнуто объединение русских святых в один национальный свод. В то самое время, как под руководством Макария готовится громадная богословско-космологическая энциклопедия, Четьи-Минеи, в 1551 году происходит Стоглавый собор, похожий многими чертами на одновременно проходивший Тридентский собор, вторая сессия которого приходится на тот же самый 1551 год. Укрепить расшатавшееся здание церкви строгой дисциплиной духовенства и установлением незыблемых обрядов, повлиять возвышением нравов духовенства на быт мирян, охватить церковным воспитанием все общество — вот цели кружка, группировавшегося около Макария и по стремлениям своим близкого к западной католической реформации. В Москве эти на первый взгляд чисто церковные и морально-бытовые реформы преследуют также и цели практической политики: они служат укреплению централизма, авторитета московского самодержавия.
