Піди збуди, цілуй їй очі.

Кохана спить…

Ви чули ж бо: так липа шелестить…

Кто-то неподалеку запел; голос был красивый, чистый.

И так же внезапно песня оборвалась.

Темень глухого переулка затопила все, и только вдали прорезанным четким квадратиком засветилось оконце. «…Он подавил во мне все светлое, самое дорогое, что только может быть в душе человека…»

Я вздрогнул, казалось, кто-то рядом громко произнес эти слова. Но вокруг — никого. Только усталое печальное лицо проглядывает сквозь темноту — там, далеко впереди…

Я ускорил шаги. Яркий свет перекрестка разогнал тени, рассеял видение, но горькие, жгучие слова преследовали меня, и с каждым шагом становилось тревожней. Я почти бежал, прохожие удивленно оглядывались на меня.

Навстречу с беспокойным нарастающим ревом промчался «ЗИЛ», мигая горящими красными крестами.

У ворот соседний мальчишка еще издали крикнул мне:

— А к вам «Скорая помощь» приезжала!

На лестнице пахло лекарствами. Не помня себя, взбежал по ступеням. Где-то беспорядочно хлопали двери. Навстречу — взволнованные лица. Соседи — старый токарь с паровозостроительного, работница с фабрики «Октябрь», знакомые с детства, близкие люди. С малых лет привык к их доброжелательным взглядам. Они хорошо относились к нам, жалели мать, помогали как могли, присматривали за мной, когда я был малышом, порой баловали меня. Но теперь глаза их смотрели сурово и осуждающе:

— Ишь, разлетелся! Мог бы пораньше пожаловать.

— Мамке совсем плохо было. Думали за тобой в школу посылать — не позволила. Тревожить не разрешила…

Не слушая ничего, я ворвался в комнату.

Мать приподнялась с постели:

— Вечно ураганом, Андрюшка!

— Мамочка.

Ни скорби, ни слез, ни упрека, только тревога и забота во взгляде, постоянная тревога. И все же я не приласкался, не нашел нужных, приветливых слов. Знаю, я всегда был неласковым парнем.

Подвинул стул поближе к ней, сел рядом. Она этому была рада.

— Ничего, Андрюшка, ничего… — и продолжала разглядывать материал, лежавший перед ней на столе: — Тебе не нравится этот шевиот, Андрюша?

Только теперь рассмотрел как следует отрез светлого с искрой шевиота, наполовину бережно прикрытого цветной оберточной бумагой, еще не обмявшейся, аккуратно расправленной, со знакомой маркой Центрального универмага. Я видел уже этот отрез — ко дню Восьмого марта маму премировали на заводе ценным подарком…

— Ну, что ты молчишь, — мама, почти не прикасаясь, легко провела рукой по шелковистой кромке материала. — По-моему, получится хороший мужской костюм. Прекрасная пара… — она взглянула на меня. — Я, конечно, была неправа, Андрюшка. Молодому, конечно, нужнее…

Кровь обожгла мне щеки. Я готов был крикнуть, руки себе кусать, а мама говорила тихо, раздумчиво:

— Молодость бывает только раз… А наше уж дело такое…

С детства не любил слез, ничьих. А свои — ненавидел. А тут чувствую, по носу расползлось что-то теплое:

— Знаете, мама… Даже слышать ничего не хочу. — Я взял со стола материал и принялся, как умел, по возможности аккуратно складывать и заворачивать в бумагу: — Вот так — завернем. Упакуем. Перевяжем шпагатиком. Нет, шпагат слишком грубый Тут бы шнурочек. Или ленточку. Правда, мама? Ну, вот — порядок. Теперь положим в нашу новую конструкцию. Сюда, в нижний ящик. А завтра пойдете в дамское ателье… — я израсходовал весь запас красноречия, а мама смотрела на меня и ждала чего-то.

Я подошел к ней, покорно опустив голову. Она смотрела на меня, выжидая, словно стараясь прочесть в моих глазах больше того, что могут сказать корявые слова неласкового сына. Попыталась пригладить чуб, но он не поддавался и как всегда торчал взъерошенной щеткой:

— Бестолковый ты, Андрюшка. И грубый. Как это обидно, Андрюша.

— Ладно. Чего там… В общем после экзаменов пойду на работу, заработаю себе на костюм. А вам на пальто. У вас пальто не модное.

— Разве в этом дело, Андрюшка?

Ну, я не знаю, — сел на скамеечку, уткнулся лбом в ее руки, так и просидел до тех пор, пока диктор пожелал нам доброй ночи.

Я уже засыпал, когда она вдруг окликнула:

— Андрюша, ты про Леню Жилова рассказывал. Как ему живется теперь?

— Да вроде ничего, — и вдруг вспомнил: — А его не было сегодня на вечере.

— Может, случилось что?

— Да нет! Просто характер показывает.

— Почему он к нам не заходит? Пусть заходит, Андрюша. Будь поласковей с ним.

— Ладно. Если завтра в школу не придет, я поеду к нему в поселок.

В школе все шло своим чередом: занятия, контрольные работы, экскурсии на завод, которые должны были восполнить отсутствие мастерских и налаженной связи с производством. Мы топтались в цехах, тянулись гуськом по тесным цеховым дорожкам, а сопровождающий кричал нам, стараясь перекрыть шум станков:

— Строгальный. Строгальный! А это — токарный!

Когда после одной из таких экскурсий Раю Чаривну спросили, что представляет собой токарный станок, она, не задумываясь, ответила:

— Это, который крутится.

Другие ребята, особенно мальчишки, отвечали на все вопросы толково и даже писали обстоятельные конспекты, словно они не просто прогулялись вдоль поточных линий, а родились и всю жизнь провели в цехе. Они умели объяснить что к чему не хуже любого лектора; беда заключалась лишь в том, что никто из нас не умел работать, не мог нарезать самой простой резьбы на самом простом винтике, не мог железки загнуть под правильным углом, не то что уж припасовать детали.

Лешка Жилов пришел в школу, но опоздал на целый урок.

Настроение у него было неважное, из-за каждого пустяка нервничал, резко обрывал ребят или отмалчивался. Перед самым началом следующего урока поднял руку, сказал учителю, что задания не приготовил и просил не вызывать.

— Садитесь, Жилов, — стараясь быть спокойным, ответил педагог, — но помните: на выпускном экзамене вы руку не поднимете! Не поможет!

После уроков я остановил Жилова:

— Знаешь, Лешка, что мы с Лялей придумали, — я оглянулся на Лялю, надеясь на поддержку, хотя ни о чем с ней не уславливался, — пойдем сегодня в кино. Говорят, хорошая картина…

— Здорово, молодец, — хлопнул меня по плечу Жилов, — вчера бал-маскарад, сегодня кино, завтра экзамены — прекрасный календарный план для выпускников.

Ляля поспешила мне на выручку:

— Неужели ты откажешься, Леня? Вместе с нами?

— Вместе, так вместе, — согласился Леонид и мы, не откладывая, отправились выполнять календарный план.

Еще издали, еще не различая надписей, увидел я знакомую афишу, изображенного на ней солдата, закрывающего собой амбразуру вражеского дота…

— Старая картина! — воскликнул я.

Лешка опередил нас, подошел к афише, как всегда, обстоятельно перечитал все сверху донизу, имена режиссера и оператора, артистов и участвующих в эпизодах.

— А ты видел этот фильм? — спросил меня Жилов.

— Нет, не видел, — не моргнув, ответил я, хотя три