Шрифт:
Закладка:
– Неужели, Марья Антоновна, мы расстаемся с вами?
– Да, Крылов, все в жизни кончается.
– А приходить к вам можно?
– Конечно, можно.
Андриенко пошел в команду подготовить офицеров к отъезду, а я поехала к Гучкову. Тот, как увидел меня, ахнул:
– Что случилось? На вас лица нет.
– Все кончено, – ответила я. – Ушла из комитета навсегда.
– Да не может быть, – поразился Гучков.
– Да, ушла и больше не вернусь. Говорила вам, что когда-нибудь настанет конец. Вот теперь и пострадали офицеры.
– Нет, этого никак допустить нельзя. Это нужно исправить.
– Поздно. Не надо было допускать до этого.
– Значит, вы больше не будете ездить на Дон?
– Очевидно, нет.
– Что же будет с офицерами?
– Не знаю, я вас предупреждала, солдаты прекратят помощь.
– Марья Антоновна, приходите вечером, я что-нибудь придумаю.
Я только этого и ждала. Нарочно не говорила Гучкову, что открылась другая возможность отправлять офицеров на Дон. Иначе сейчас бы сказал: «Вот какая вы ловкая» – и на этом бы успокоился. Нет! Пусть подумает…
От Гучкова я пошла к директору банка «Юнкер» А. Дмитриеву. Дмитриеву были мы обязаны многим – не только наш союз, разросшийся благодаря ему, но и отдельные офицеры, для которых много сделал Дмитриев через комитет. Если бы не Дмитриев, не было бы и нашего союза. К нему я поехала на квартиру и все рассказала. В то время все банки уже были захвачены большевиками. Он выслушал меня внимательно:
– Да, мало кто учитывает положение России. Пойдите к Кривошеину, я убежден, что он не откажет в деньгах. Нахожу, что вам необходимо вернуться в комитет. А вот пока что от меня на трех офицеров 600 рублей.
Я ответила А.Н. Дмитриеву, что мне не хочется обращаться больше ни к кому – нет сил собирать милостыню.
– И все-таки сейчас же пойдите в банк к А.Г. Когану. Я совершенно уверен, что он поможет. Только не говорите, что я вас послал.
Я послушалась. Коган встретил меня очень радушно. Это был воспитанный и очень отзывчивый человек. Он сразу откликнулся на нужды офицеров:
– Хорошо, я постараюсь достать денег. Но сейчас это весьма трудно. У меня дома только 4000 рублей. Пока их и отдаю. Когда уезжаете?
– Завтра вечером.
– Так приходите завтра утром. Кое-что, наверное, раздобуду.
От Когана я поехала к Гучкову.
– Что, Н.И., получили деньги?
– Нет, помилуйте, такая снежная буря. Разве можно было выходить? Я завтра сделаю.
Какая ирония! Он, видите ли, выйти не мог. А как же я-то выхожу?
Не в первый раз со слезами на глазах выходила я из особняка московского «спасителя России». Ах эти спасители! Неужели не видят ужаса, что творится кругом? Не видят, как мучают офицеров? И сердца нет у них? И не видят, сидя в теплых роскошных квартирах, своего неотвратимого конца?
От Гучкова вернулась домой. Опять старались домашние уговорить меня бросить рискованную мою работу. Застала у себя офицеров из команды выздоравливающих. Были два брата поручики Треза (один впоследствии на Дону расстрелян большевиками). Пришли, наконец, какие-то дамы, просившие спасти 15 юнкеров, которые прячутся в Павловской слободке и хотели бы на Дон. Одна из них бросилась передо мной на колени, прося спасти ей последнего сына: и муж, и другой ее сын расстреляны. Я спросила несчастную мать, как попала она ко мне и обращалась ли в соответствующие организации? Она ответила, что всюду обращалась и всюду говорили, чтобы юнкера сами приехали, что послать на место никого нельзя. И еще требовали каких-то рекомендаций. А пока что мальчиков могут каждую минуту расстрелять. «Знакомый офицер и направил меня к вам», – закончила она.
Горе матери было большое. В это время как раз пришел Андриенко. Я дала ему тысячу рублей, поручила отправиться в Павловскую слободку с нашими документами и объяснить юнкерам, как ехать, дав им хотя бы по 75 рублей. Матерям я дала по 150 рублей. Андриенко тотчас же простился. Я узнала позже, уже будучи на Дону, что юнкера спаслись.
Жена полковника Матвеева рассказала, как ночью ее с детьми выбросили из корпусной квартиры. Отправилась она к Н.И. Гучкову с просьбой устроить ее на время, хотя бы в сарае.
– Ну и что же Гучков? – полюбопытствовала я.
– Извинился, что места нет. А я, просидев до утра на улице, детей отвезла к одним знакомым на дачу в Ново-Георгиевск, сама же легла в больницу после неудачных родов.
Отъезд наш был назначен на 2 декабря. Андриенко сказал мне, что в одиночку поедет на Дон человек 40, а с нами оказалась команда до 60 человек. Мы прекрасно понимали, что ни муки не получим, ни мануфактуры не вывезем, – лишь бы людей вывезти! Пришел ко мне какой-то полковник, начальник штаба Корнилова во время войны, принес важные бумаги для передачи Корнилову.
Утром 2 декабря я отправилась к Когану. Он, видимо, всей душой хотел помочь моей работе, но многого уже не мог сделать. От него я получила еще 7000 рублей.
Затем я поехала к Родченко, давшей мне тысячу рублей, от Родченко – к Гучкову, не давшему ни копейки, но зато попросившему меня препроводить его брату, в Кисловодск, и другим деятелям множество «важных» пакетов, запечатанных множеством печатей. Гучков говорил, что доставка этих пакетов важнее доставки офицеров… Он добавил, что Россия не забудет моей работы, хотя я и полька и т. д.
* * *
2 декабря, в 9 часов вечера, вооруженные новыми сопроводительными бумагами, мы уехали на Дон, забрав команду в 70 человек. Дорога на этот раз была невыносимо тяжела. Нам дали всего один товарный вагон, так что некоторым из нас пришлось разместиться в других вагонах. По всему пути валялись трупы офицеров, а в Воронеже были даже трупы расстрелянных рабочих, сваленные около станции. В Воронеже и Лисках встретились нам наши солдаты, оставили им по 500 рублей на человека и комитетские бланки.
– Многих из офицеров мы выручили, – рассказывали они.
Я знала, что это правда. Немало встретила я офицеров, пробравшихся в Новочеркасск только благодаря помощи этих солдат. Да и генерал Эрдели говорил мне, что офицеры рассказывали о каких-то таинственных солдатах, помогавших офицерам на станциях.
В Новочеркасск мы прибыли только 6 декабря. Наша команда ушла частью в казармы Корниловского полка, частью – в Георгиевский полк, к
