– Больше всего дядя злится на то, – сказал Тетти, – что его сиятельство всех называет «братцами», как будто мы так и остались его рабами.

– Не твое дело, на что я злюсь! – рявкнул дядюшка. – Я его рабом сроду не был, и отец мой не был рабом его отца… бабкой барон Альдамир владел, это да. Но она сбежала, вернулась лет через десять, взяла в аренду клочок земли, и его милость барон не предъявлял на нее права. Это верно, граф так всех называет. Как-нибудь придет, а я ему: здорово, мол, братец. Славная выйдет шутка, а? – Роркар пихнул локтем Тетти. – Славная.

Ирник смотрел на них с той же кислой миной, с какой любовался видом. Нагая рабыня вернулась и присела у двери на корточки, ожидая, что ей прикажут.

– Ничего такого я не скажу, конечно. Какой из меня шутник, времени не остается на шутки. А шутка была бы славная. Он бы обсикался, как пьяный раб, что до бочонка дорвался.

Улыбнулась в ответ одна Прин.

– Так откуда ты знаешь его сиятельство?

Удивление стерло улыбку с ее лица.

– Он сказал, что уже с тобой познакомился. Как это вышло?

– Я встретила его у харчевни… за миг до того, как пришли вы. – Смущение Прин усугублялось тем, что она не хотела говорить про скамьи для рабов и все прочее. – Мы перекинулись парой слов, вот и все.

– Парой слов? Под дождем-то? – Роркар прижал кружку к животу. – Я думал, вы познакомились в каком-то знатном доме, где он гостил, но и сомневался тоже – девка-то ты простая, хоть и грамотная. Ирник у нас тоже простой человек – так ведь, братец? Вот почему я хочу Тетти выучить: простым людям чуток науки не повредит. Ты слыхала, что граф сказал: даже он-де твоей азбукой не владеет. Это потому, что она для торговли нужна, а в торговле он ничего не смыслит. И не доверяю я ему все равно…

У Прин появилось предчувствие, что Тетти сейчас скажет: дядя, мол, тебя пригласил потому лишь, что счел тебя важной персоной, известной графу. Чтобы опередить его, она приподняла с груди астролябию и спросила:

– Что в этой вещи особенного?

– В какой-такой вещи? – прищурился Роркар.

– Вот в этой. – Прин решила не секретничать больше: клад, о котором говорила сказительница – всего лишь сказка для несуществующих воительниц в масках и с двойными мечами. Приподняв диск, она заметила, как сильно уже стемнело. – Вы что-нибудь о ней знаете? – Небо стало густо-лиловым, как георгин в саду госпожи Кейн. – Тетти сказал, что не знает, предположил только, что знаки по краю могут быть письменами.

– Ты про побрякушку, которую носишь на шее? Дай погляжу. – Ирник поставил кружку и наклонился, опершись на стол. – Я видел такие знаки на старых здешних камнях. И такую штуку один моряк мне показывал – говорил, что с ее помощью в море находят дорогу по звездам. Нет, ничего не разберу…

– Дай и я гляну, – сказал Роркар. – Хорошая работа, местная, да и древняя. Ирник верно сказал про камни. Мы могли найти что-то такое мальчишками в каком-нибудь заброшенном замке.

– Мне ее подарили в одном доме, в Неверионе – это пригород Колхари. Раньше дом был богатым, а теперь почитай что заброшен.

– В Неверионе? – нахмурился Роркар. – Как тебя, простолюдинку, туда занесло? Случайно, должно, – добавил он, видя недоуменный взгляд Прин. – И кто-то, тоже случайно туда затесавшись, сделал тебе подарок. Вот и вся разгадка.

– Но как же, хозяин…

– Кто-то в Неверионе подарил тебе вещь, сделанную в наших краях. Мальчонкой я часто находил древности вроде этой и тоже раздаривал. Проще некуда.

Прин, не желая говорить, как восприняли ее астролябию рабы, спросила девушку у дверей:

– А ты? Ты что-нибудь знаешь об этой вещи?

– Видали! – вскричал Роркар. – Спрашивает и хозяина, и рабыню – в точности как его сиятельство. Хочет, видно, походить на него – кто ж не хочет. Манеры учтивые и всем по сердцу, да только не верю я им. Ну а ты хочешь верь, хочешь нет. Тебя пригласили, тебе и решать. Чего тебе так далась эта цацка?

Прин поражала способность Роркара обсасывать какую-то тему до бесконечности, а потом мгновенно ее менять.

– Не знаю, – сказала она. – Просто думала, что вы можете знать о ней больше, чем я.

– Зря думала. Однако темнеет уже. – Он допил свою кружку и сказал привставшей рабыне: – Больше не надо. Это у его сиятельства очаги и лампы горят всю ночь напролет, а мы люди простые. Пойду на боковую, пока совсем не стемнело.

Прин встала из-за стола и сказала, чтобы в свой черед переменить разговор:

– Я слышала от рабочих, что его сиятельство считают волшебником.

– Волшебником? Да, варвары любят о таком толковать, и он тоже – знаю, мол, способ утраченную силу восстановить. Сам я никогда не видел, чтобы он чародействовал. Правда, чтобы верить, не обязательно видеть – иной простак не поверит даже, что за тем вон холмом есть город, пока его туда не свезешь. Но я все равно не верю.

– Спокойной ночи. – Прин направилась к двери.

– Спокойной ночи. Спасибо, что пришла. Да.

Рабыня поднялась на ноги.

– Ох, я и забыл. Нечаянно, право нечаянно. Проводи ее.

От хозяина Прин не добилась толку, рабыня тоже молчала. В темноте слова Бруки и непонятное приглашение графа казались еще тревожнее. Идя за этой девушкой, безликим символом бессловесного подчинения, Прин увидела мысленным взором не Освободителя, а саму себя в железном ошейнике – и ощутила облегчение столь сильное, что никакое желание, даже плотское, не могло с ним сравниться.

На дворе было светлей, чем она ожидала.

Спускаясь с холма, Прин вела мысленный разговор с Роркаром, втолковывая ему, что он невежа и грубиян. Его речи о простоте и презрении к господским манерам смутили даже ее, постороннюю – каково же его племяннику? Этот вопрос она, впрочем, могла и не задавать. Ее бабка точно такая же, не зря ведь Прин от нее сбежала. Может, лет в двадцать пять хозяин и был хорошим парнем наподобие Тратсина, но теперь-то он Роркар. Для того ли она шла на край света? «За вашим столом я чувствую себя как рабыня», – мысленно восклицала она. Или: «За малым исключением, вы обращаетесь со мной как с рабыней!» В воображении Прин заходила так далеко, что снимала ошейник с нагой девушки и надевала его на себя. Или уже приходила в рабском ошейнике – кузнец мог бы его выковать за деньги из ее жалованья, которые Прин хранила в своей постели. Хотя нет, она еще столько не накопила… Во время своего маленького представления – Прин думала даже когда-нибудь всё это записать – она вдруг признала, что на самом-то деле особого смущения или унижения не испытала. Но она ведь не кто-нибудь, она на драконе летала – это дает ей право возражать и надевать на себя ошейник. Надеть его ей хотелось, собственно, потому, что хуже всех на той веранде она понимала рабыню. Вправду ли та ничего не знает про астролябию или знает всё как есть, не хуже чем Брука? Прин мерещилось, что в железном кольце заключены тайны, которых, не испытывая ужаса – ну, разве что толику страха, – может коснуться лишь человек незаурядный вроде ее самой или Освободителя. Кто бы еще отважился? Уж верно не граф: он хоть и летал на драконе, но его так опекали, что это как бы не в счет.