Он кружил вокруг Серильды, как стервятник вокруг добычи. Его взгляд стал задумчивым и отстраненным.

– Отпустить вас я, разумеется, не могу. Не хочу рисковать – вы ведь можете снова попытаться бежать или начнете распространять слухи, будто отец ребенка кто-то другой. Но если убить вас, погибнет и дитя. Это почти не оставляет мне выбора.

Не в силах поверить в то, что слышит, Серильда покачала головой. У нее не укладывалось в голове, как Эрлкинг мог за такое короткое время перейти от намерения вырезать дитя из ее чрева к намерению растить его как собственного ребенка.

Но потом она вспомнила его слова и проскользнувший в них намек.

Когда она вернется…

Примерно восемь месяцев до рождения ребенка.

Восемь месяцев, и год почти закончится. Наступит зимнее солнцестояние… Бесконечная Луна. В это время Эрлкинг собирался пленить бога и потребовать, чтобы тот исполнил его желание. Так это правда? Он хочет, чтобы Охотница Перхта, вернулась из Ферлорена? Уж не собирается ли он подарить ей ребенка Серильды, как дарят букет незабудок или корзину яблочного штруделя?

Она нахмурилась.

– Но мне казалось, что у Темных не может быть детей?

– Мы не можем их иметь друг с другом. Для зачатия ребенка нужна искра жизни, а мы рождены смертью. Но со смертным… – он пожал плечами. – Да, это редкость. Смертные ниже нас, и немногие унизятся до того, чтобы лечь с одним из них.

– Да уж, – Серильда тихонько зарычала, но никто не услышал.

– Церемония может состояться в день летнего солнцестояния. Времени для подготовки должно хватить… Впрочем, надеюсь, вы не из тех невест, которым нравятся изысканные празднества и нелепая пышность.

Она задохнулась.

– Я вообще не давала своего согласия! Я не согласна быть вашей пленницей и всем говорить, что вы отец моего ребенка!

– Женой, – отрезал он и блеснул глазами, как будто призывая ее разделить шутку. – Вы будете моей женой, леди Серильда. Так что давайте не будем пятнать наш союз разговорами о тюремном заключении.

– Какими словами это не называй, я буду узницей. Вы знаете это не хуже меня.

Изящный, как змея, король снова подошел к ней и взял ее руки в свои. Прикосновение казалось почти нежным, не будь оно таким холодным.

– Вы будете делать все, что я скажу, – сказал он, – потому что у меня все еще есть кое-что, что вам очень нужно.

На глазах Серильды выступили слезы. Гердрут.

– В обмен на свободу девочки, – продолжал король, – вы станете моей любящей невестой. Вы будете очень, очень убедительны. Ребенок мой. Никто не должен даже заподозрить иного.

Серильда сглотнула.

Она не может согласиться.

Не может.

Но… она представила себе улыбку Гердрут, в которой не хватало одного молочного зуба. Вспомнила, как она визжит, когда Фриш щекочет ее. Как дуется, пытаясь заплести косу Анне, и у нее ничего не выходит.

– Ладно, – чуть слышно шепнула Серильда, и по ее щеке покатилась слеза, и она не вытерла ее. – Я сделаю то, о чем вы просите, если вы поклянетесь отпустить Гердрут.

– Даю слово.

Просияв, он поднял руку с зажатой в кулаке стрелой с золотым наконечником.

Все произошло стремительно.

Не успела Серильда ахнуть, как он вонзил стрелу ей в запястье.

Боль пронзила ее насквозь.

Серильда упала на колени, в глазах помутилось. Она видела только древко, торчащее из руки. По стреле стекала кровь, по всей длине, вниз по позолоченному наконечнику и, капля за каплей, падала на пол.

Продолжая сжимать ее руку, король начал говорить, а Серильда слышала слова, доносящиеся из двух мест сразу. Эрлкинг, лишенный эмоций, произносил заклятие. А в ее памяти эхом отзывалась ее собственная история, рассказанная в пустом тронном зале.

Эта стрела навеки привяжет тебя к этому замку. С этой минуты твой дух расстается с твоим смертным телом, отныне он навсегда будет заперт в этих стенах. Отныне и до конца времен твоя душа принадлежит мне.

Агония была не похожа ни на что, что Серильда испытывала раньше – яд просачивался в нее, пожирая изнутри. Она чувствовала, как ее кости, мускулы, сердце рассыпаются пеплом. Осталась лишь оболочка. Кожа, ногти и золотая стрела.

Она услышала тихий стук, позади нее что-то упало.

Потом боль исчезла.

Серильда втянула воздух, но легче не стало. Ее легкие не расширились. А сам воздух показался спертым и слишком сухим.

Она чувствовала себя пустой, выжатой. Брошенной.

Эрлкинг выпустил ее руку, и она упала на колени.

Стрела исчезла. На ее месте зияла дыра.

Страшно оглянуться назад. Но она должна. Должна увидеть, должна знать.

Увидев собственное тело, распростертое позади нее, Серильда удивила сама себя. Она не заплакала и не закричала. Охваченная удивительным спокойствием, она едва обращала внимание на окружающее.

Тело на полу продолжало дышать. Ее тело. Кровь, натекшая со стрелы, начала сворачиваться. Глаза были открыты, немигающие и невидящие – но не безжизненные. Золотые круги на ее радужках таинственно мерцали светом тысячи звезд.

Однажды Серильда уже видела такое – тогда ее дух парил над ее телом на берегу реки. И продолжал бы уплывать все дальше, если бы она не держалась крепко за ветку ясеня.

Теперь же что-то другое сковывало ее и удерживало здесь. В этом замке. В этом тронном зале. В этих стенах.

Она оказалась в ловушке.

Навсегда.

Боль, которую она чувствовала, не была смертью. Было ощущение, что дух отделяется от тела. Но не настолько, чтобы оторваться совсем.

Она не умерла.

Не стала призраком.

Она оказалась… под заклятием.

Серильда поднялась на ноги. Она больше не дрожала и встретилась взглядом с Эрлкингом.

– Это было не очень-то романтично, – процедила она сквозь зубы.

– Милая моя, – сказал он, и Серильда почувствовала, что он наслаждается этой сценой, имитацией человеческой нежности, – ты надеялась на поцелуй?

Резко выдохнув через ноздри, Серильда порадовалась, что все еще может дышать, даже если в этом нет необходимости. Она провела ладонями по бокам, проверяя ощущения. Она чувствовала себя по-другому, чем на берегу реки – неполной, незавершенной, но по-прежнему осязаемой. Ощущала тяжесть своего платья, дорожку от слезы на щеке. Но ее настоящее тело лежало на полу у ее ног.

Руки метнулись к животу. Продолжает ли ребенок расти внутри нее?

Или он растет сейчас внутри…

Она взглянула на свое тело, лежавшее неподвижно, бесчувственное. Не мертвое. Но и не совсем живое.