увидит Лючиано, что он, может быть, как это ни тяжело для него, появится в Лондоне, чтобы повидать своих родителей. Она продолжала брать уроки музыки — с неплохими, к слову сказать, результатами — и, конечно же, часто заходила к Мулхолландам, чтобы навестить Николаса, но Лючиано так ни разу и не появился.

Дэн был отличным парнем, и Адам тоже очень мил, но всё равно Джорджия всей душой стремилась хотя бы увидеть Лючиано.

— Да не стоит так переживать, — сказала Алиса. — Уж очень ты что-то глубоко вздыхаешь.

— Ты слыхала о том мальчике из старшего класса, который умер два года назад? — неожиданно спросила Джорджия. Прежде она никогда не заговаривала с Алисой на эту тему.

— Ты о том с черными кудрями? Чуть не все наши девчонки сходили с ума по нему. А что?

— Да ничего, — ответила Джорджия. — Мы с ним вместе в оркестре играли. Он мне по-настоящему нравился.

— О-о… — удивленно протянула Алиса. — Ты мне об этом никогда не говорила.

— А какой смысл? Тут уже ничего не поделаешь. Я его никогда больше не увижу. — Джорджия поняла вдруг, что это правда. Ей придется вновь оплакать Люсьена.

На лице Алисы появилось озабоченное выражение. Тут прозвенел звонок на перемену, и шанс спокойно поговорить был утрачен. Школьники всех классов потоком ринулись на солнце, стремясь воспользоваться последними отголосками лета.

— Твой друг Николас похож на него? — спросила неожиданно Алиса. Группа девятиклассников высыпала как раз во двор. Тонкая, гибкая фигурка с кудрявыми волосами отделилась от нее и направилась к поросшей травой насыпи, на которой сидели девочки.

Джорджия прикрыла ладонью глаза, защищаясь от солнца, и посмотрела на Николаса. Приятно было видеть отчетливую тень, падавшую от него на асфальт.

Лючиано работал вместе с Родольфо и Детриджем в беллецианской мастерской своего учителя. После возвращения из Реморы Странники всё время были обеспокоены последствиями смерти Фалько. Прежде всего, из страха репрессий со стороны герцога, но существовала и другая причина. Родольфо был убежден, что во вратах, открывавших им доступ в другой мир, произошел некий сдвиг.

После перемещения Уильяма Детриджа мир, из которого пришел Лючиано, перемещался во времени гораздо быстрее, чем всё еще остававшаяся в шестнадцатом веке Талия, но к моменту первого ее посещения Лючиано различие в скорости течения времени стало гораздо меньше. Месяцами врата сохраняли стабильность, а потом, когда Лючиано окончательно перенесся в Талию, время вновь совершило скачок. Величиной, правда, всего в несколько недель. Совместными усилиями трех Странников стабилизацию удалось восстановить, понемногу, по дню за один раз, отвоевывая эти недели, пока ход времени и даты — пусть разделенные четырьмя столетиями — не начали вновь совпадать.

Со смертью Фалько время в другом мире вновь словно прыгнуло вперед. Сейчас Странники пытались выяснить, насколько же оно теперь опережает их время. Родольфо продолжал держать одно из своих зеркал сфокусированным на прежней спальне Лючиано так же, как оно было настроено в день смерти Фалько, когда случайно глянувший в него герцог едва не обезумел. Родольфо сумел настоять на том, чтобы Лючиано пореже смотрел в это зеркало.

За жизнью оказавшегося в Лондоне тальянского мальчика Странники следили, наблюдая как бы ряд сменяющих внезапно друг друга картинок. Если бы им когда-нибудь приходилось видеть включенный на быструю прокрутку вперед видеомагнитофон, они могли бы сравнить это зрелище с тем, что им приходилось наблюдать. Как бы то ни было, они следили, как Фалько надолго исчез, а затем вновь появился с ногой в тяжелой гипсовой повязке. Видели, как он тренируется, постепенно становясь всё крепче, и как однажды гипс исчез, а Фалько пошел уже только с одним костылем.

О смене времен года они пытались судить по падавшему в окно свету, но иногда, чтобы разобраться в увиденном, им приходилось приглашать Лючиано.

— Что это за чулок со свертками, из него выглядывающими? — спросил однажды Детридж.

— Рождественский чулок, — с ностальгией ответил Лючиано. В Беллеции подобного обычая не было, и в Талии к тому же всё еще был конец августа.

Фалько не знал, что все месяцы, пока он выздоравливал и набирался сил, его старые друзья наблюдали за ним. Они видели, как он становится здоровее и выше, видели иногда и сидящую рядом с ним Джорджию. Лючиано, которого они всегда звали в этих случаях, был рад ее видеть. Зеркало, связывавшее миры, не доносило звуков, но Лючиано приятно было думать, что иногда Фалько и Джорджия говорят, быть может, как раз о нем.

К тому дню, когда Родольфо через настроенное на Ремору зеркало узнал о Stellata Straordinaria, время другого мира вновь, казалось, замедлило свой бег. Родольфо прикинул, что, судя по изменениям внешнего вида Джорджии и Фалько, в том мире прошел примерно год.

— Мы поедем в Ремору на посвященные Фалько скачки? — спросил Лючиано.

— Нет, — ответил Родольфо. — В этом нет необходимости. Арианна ехать не собирается, да и тебе нет нужды рисковать встречей с герцогом. Все ди Кимичи будут там, в этом нет никакого сомнения.

* * *

Весь клан ди Кимичи собрался на площади перед собором, чтобы принять участие в предпраздничном обеде, устроенном Близнецами. Округами, породненными с другими городами, пришлось пренебречь ради семейного единства. Герцог Никколо сидел рядом с Папой, своим братом, оглядывая своих оставшихся сыновей, дочь и многочисленных племянников и племянниц.

Задуманные герцогом браки между ними были восприняты с одобрением, и Никколо видел уже впереди новое поколение ди Кимичи, видел будущее, в котором его потомки будут в качестве принцев или герцогов править всеми городами-государствами Талии, Он отбросил от себя мысль о несносной молодой герцогине Беллеции. Способ управиться с нею он найдет, это только вопрос времени.

— Можно заглянуть к тебе после школы? — спросил Николас. — Хочу кое о чем поговорить с тобой.

— Отлично, — ответила Джорджия. — До встречи, стало быть.

День выдался напряженным, и домой Джорджия отправилась с чувством облегчения. Дом был пуст какой-то новой пустотой, так и кричавшей об ОТСУТСТВИИ РАССЕЛА. Джорджия поднялась наверх и увидела, что дверь комнаты Рассела приоткрыта. Прежде такое случалось разве что, когда Рассел стоял на ее пороге,